Книга Тень наркома, страница 6 – Олег Агранянц

— Он же мне не помогал! Я все одна.

Она возмущалась совершенно искренне. Потом погладила меня по голове.

— Но я на него не в претензии. Он у меня молодец. У него просто было очень много дел.

— Много-много дел, — согласился Павел Михайлович.

— Ему досталось в последние дни.

— Досталось, — понимающе вздохнула Мальвина.

Я не заметил, как машина завернула в какой-то дворик.

— Уже приехали? — удивился я. — Быстро.

— Здесь недалеко.

Павел Михайлович вышел из машины, помог Мальвине:

— Есть не хотите, Мариночка?

Мальвина отрицательно покачала головой.

Павел Михайлович открыл дверь ключом, и мы очутились в просторном, совершенно пустом холле.

— Сюда, — Павел Михайлович показал на низенькую дверь в углу холла.

— Здравствуйте, здравствуйте! — встречал нас полный седой мужчина в роговых очках.

Его большие добрые глаза блестели. Он подал руку. Ладонь у него была большая и мягкая.

— Как долетели? Не проголодались? — Он говорил по-русски с небольшим акцентом.

— Это Ромеру, — представил его Павел Михайлович.

— Наш большой друг.

— Вы хорошо говорите по-русски, — не удержалась от комплимента Мальвина.

— Я много лет прожил в Москве, сначала учился, потом работал.

— Ромеру — совсем москвич, — Павел Михайлович держал Ромеру за руку. — Даже за «Торпедо» болеет. Не за «Динамо», не за ЦСКА, а за «Торпедо».

— «Торпедо» — это рабочий класс, — твердо и спокойно отпарировал Ромеру.

— А другие не рабочий класс! — проворчал Павел Михайлович.

— Ладно, ладно, — примирительно махнул рукой Ромеру. — Прошу к столу.

«Интересно, из какого ведомства этот Павел Михайлович, — размышлял я — Из нашего? Я бы его знал. Из ЦК партии? Скорее всего».

Такого пестрого стола я отродясь не видел: горки крупно порезанных папай, бананы, какие-то незнакомые фрукты, на большой тарелке куски дымящегося мяса, совсем по-русски поджаренная картошка, в центре большая бутылка «Абсолюта», бутылки с вином и водой.

— Мариночке вина или немного водки? — Павел Михайлович приготовился разливать водку в большие фужеры.

— Водки, только очень-очень немного, — Мальвина села и с любопытством рассматривала стол.

«Чем крупнее посуда, тем лучше, — подумал я. — Прилично будет не пить до конца». Я чувствовал себя совершенно разбитым, меньше всего мне хотелось попасть на бесшабашную пьянку.

Ромеру вытащил откуда-то маленькие разноцветные рюмки, и Павел Михайлович, отставив фужеры, начал разливать водку по рюмкам.

Ромеру поднял рюмку:

— С приездом!

Я отпил половину и краем глаза посмотрел на остальных: Павел Михайлович и Ромеру выпили и того меньше, Мальвина только пригубила.

Не успел я доесть кусок папайи, как Павел Михайлович снова поднял рюмку:

— За нашу замечательную пару: Евгения Николаевича и Марину.

И снова выпили.

— Как там в Москве? — обратился Ромеру к Павлу Михайловичу.

Тот махнул рукой:

— И не спрашивай! Хуже не придумаешь. Снесли памятник Дзержинскому. Варвары.

Потом он посмотрел на часы и долил рюмки:

— Выпьем за наше дело. За наше правое дело.

Голос его стал торжественным:

— Нам очень приятно, что Евгений Николаевич присоединился к нам в столь ответственное время.

«К чему это, интересно, я присоединился?» — подумал я.

Павел Михайлович продолжал:

— Сейчас тяжелое время, но оно должно было наступить. Отход от марксизма дорого обошелся нашей стране. Мы в глубоком кризисе; унижение и разруха — вот результаты, которые предвидели настоящие марксисты.

Предупреждал Ленин. Предупреждал Сталин. Правый уклон неизбежно приводит к капитулянтству перед капиталом и дальше к национальной катастрофе. — Он наклонился ко мне. — Вы только не думайте, Евгений Николаевич, что я заскорузлый сталинист, консерватор. Ни в коем случае. Я просто марксист. Марксист не по партбилету, не для спецмагазина, а по убеждению. Таких у нас немного. Разве Брежнев и Суслов были марксистами? Только честно. Были? Нет.

— Да, пожалуй, нет, — согласился я.

Голова у меня кружилась. Наступило такое состояние, когда внутреннее «я» не поспевало за языком. Такое со мной бывало, когда я очень уставал.

Павел Михайлович продолжал:

— Неужели вся героика двадцатых годов — это ошибка? Неужели все комиссары — мерзавцы, а белые офицеры — герои? Ведь погибали люди не за жиреющих буржуев, не за плюющих на свой народ аристократов! Погибали за свободу. За счастливую жизнь. За человеческое существование. Вон французы до сих пор поют «Марсельезу»: «Пусть нечистая кровь оросит наши борозды». А у нас есть подонки, которым не терпится выдать нечистую кровь за чистую. Смеются над «Интернационалом», под музыку которого хоронили их отцов и дедов. Разве это не самая низшая степень деградации?!

Вмешался Ромеру:

— Ничего страшного. Во Франции три раза была реставрация, пока все ни встало на места. Людям нужно время. Вот когда через пару годков спохватятся — поймут.

— Верно, поймут, — согласился Павел Михайлович.

Он налил рюмки:

— За революцию! За Великую Октябрьскую социалистическую революцию!

Выпили все. Даже Мальвина. Павел Михайлович не останавливался:

— До тех пор, пока есть богатые и бедные, бедные всегда хотят жить как богатые, а когда богатые наглеют — а нувориши всегда наглеют — тогда бедные берутся за оружие. И они возьмутся. И позовут нас.

Ромеру выбрал кусок папайи и подал Мальвине. Потом выбрал другой и протянул мне. Павел Михайлович продолжал:

— У нас есть люди. У нас есть деньги. У нас есть опыт. У нас есть терпение. Мы непобедимы.

— Опыт — это очень важно, — вступил Ромеру. — Важно не повторить ошибок. А они были.

— Ошибок не было, — строго обрезал Павел Михайлович. — В истории не бывает ошибок. Бывает только неизбежная череда событий.

Ромеру положил руку на плечо Мальвины.

— Не надо спорить. Девочка уже почти спит. Тем более, что они такого же мнения, что и мы.

— Верно, — согласился Павел Михайлович. — Евгений Николаевич честный человек.

«Честный человек» очень хотел спать.

Павел Михайлович посмотрел на часы:

— Мне скоро ехать.

Он повернулся ко мне: