Книга Поймай меня, если сможешь, страница 24 – Фрэнк У. Абигнейл

— Я вам помогу, доктор Уильямс, — вызвалась одна из них — Джоана Стерн, дипломированная сестра, посещавшая медицинскую школу и надеявшаяся со временем стать неонатологом. [19]

Она устремилась в палату, а я неохотно потащился следом. Порой я останавливался перед стеклянной дверью грудничковой, чтобы поглядеть на крохотных морщинистых новорождённых в инкубаторах и смахивающих на корзины колыбельках, но внутрь ни разу не входил. Они напоминали мне скопление мяукающих слепых котят, а я всегда слегка опасался кошек, даже маленьких.

Я хотел было открыть дверь палаты, когда сестра Стерн схватила меня за руку, выдохнув:

— Доктор!

— Что стряслось? — поинтересовался я, в отчаянии озираясь в поисках кого-нибудь из своих верных интернов.

— Так входить нельзя! — выбранила она меня. — Нужно вымыться, надеть халат и маску. Вы же сами знаете! — Она вручила мне зелёный халат и стерильную маску.

— Тогда растолкуйте, с какой это стати мне нужна маска? — проворчал я. — Я же собираюсь лишь осмотреть ребенка, а не резать его. — И тут до меня дошло, зачем мне нужна маска: чтобы скрыть лицо. Что я и сделал.

— Честно говоря, доктор, — раздражённо хмыкнула она, — порой вы хватаете лишку.

Новорождённый оказался мальчиком, ещё багровым и лоснящимся после своего трудного пути сквозь канал жизни, скорбно воззрившимся на меня.

— Ладно, парень, набери в грудь побольше воздуху и стравливай помаленьку! — шутовским тоном по-армейски скомандовал я, собираясь приложить стетоскоп к груди младенца.

Сестра Стерн опять со смехом схватила меня за руку:

— Доктор! Этот стетоскоп для новорождённых не годится! Нужно взять педиатрический, — она выбежала и тотчас вернулась с миниатюрной копией моего стетоскопа. А я и не знал, что они бывают разных размеров. — Может, перестанете паясничать, а? У нас масса работы.

— Знаете что, доктор Стерн, — я отступил на шаг, махнув рукой в сторону ребенка. — Осмотрите-ка мальчика вы, а я погляжу на стиль вашей работы.

— Что ж, я могу, — тут же попалась она на удочку. Тон у неё был уязвлённый, но выражение лица, как раз напротив, польщённое. Она выслушала мальчика, потом повесила стетоскоп на шею и принялась манипулировать с ручками, ножками и бедрами младенца, заглянула ему в глаза, в уши, в рот и в попку, а потом пробежалась пальцами по его голове и туловищу. Наконец, отошла и с вызовом уставилась на меня: — Итак?

Наклонившись, я поцеловал её в лоб.

— Спасибо, доктор, вы спасли моего единственного сына, — проронил я нарочито плаксивым голосом.

Зато младенец словно позабыл о скорби. Никто толком не знает, мыслят ли новорождённые и осознают ли происходящее. Вернее, никто, кроме меня. Это дитя знало, что я враль, а не врач, это видно было по его лицу.

После этого я осмотрел нескольких младенцев. Конечно, я так и не узнал, что именно делаю, зато, благодаря сестре Стерн, делал это правильно.

Но по-прежнему массу времени проводил в кладовке на седьмом этаже.

Естественно, порой моё шутовство допекало окружающих. Как в ту ночь на одиннадцатый месяц моего притворства, когда к столу дежурной сестры, где я царапал на карточках свои нечитабельные примечания, прибежала сестра из детского отделения.

— Доктор Уильямс! У нас в 608-й синюшный ребенок! Идите скорее!

Сестра была новенькая, лишь месяц назад из медицинского колледжа, и пострадавшая от одного из моих розыгрышей.

В первое её дежурство я велел ей «принести в детское отделение ведро пара, чтобы простерилизовать помещение» — и она поспешно ринулась в бойлерную, куда направил её услужливый интерн.

Как ни странно, за одиннадцать месяцев в роли доктора я ни разу не слышал выражения «синюшный ребенок», и подумал, что она просто решила отплатить мне той же монетой.

— Сейчас подойду, — ответил я, — но сначала зайду к зеленушному ребенку в 609-ю.

Увидев, что я не трогаюсь с места, она ринулась прочь, криком призывая одного из интернов. Скрывшись за углом, я справился в своем медицинском словаре. Оказалось, что синюха, или цианоз, — это нехватка кислорода в крови, обычно из-за врождённого порока сердца. Я очертя голову ринулся в 608-ю палату и с облегчением увидел, что один из интернов выручил меня снова: он как раз устанавливал над постелью ребёнка кислородную палатку.

— Я позвонил его лечащему врачу, он уже выехал. Если вы не против, сэр, я присмотрю здесь до его приезда.

Я был ничуть не против. Инцидент потряс меня. Я понял, что в своём лицедействе дошёл до опасной черты. До сих пор мне везло, но вдруг я осознал, что моё притворство может стоить жизни какому-нибудь ребёнку. И твёрдо решил, отыскав Колтера, подать в отставку, не поддаваясь ни на какие уговоры.

Но он сам нашёл меня.

— Ну, Фрэнк, можете снова возвращаться к разгульной жизни, — радостно провозгласил он. — У нас будет новый врач. Выписали из Нью-Йорка. Прибывает завтра.

У меня будто камень с души свалился. Назавтра я забежал, чтобы забрать свой последний чек на зарплату, и ничуть не огорчился, не встретив преемника. Уже выходя из больницы, я наткнулся на Джейсона — пожилого уборщика из смены от полуночи до восьми.

— Не рановато ли ты пришёл сегодня на работу, Джейсон? — спросил я.

— Сегодня я в две смены, доктор, — объяснил тот.

— Если ты не в курсе, Джейсон, то больше мы не встретимся, — сказал я. — Наконец-то нашли замену.

— Да, сэр, я слыхал, — Джейсон поглядел на меня с любопытством. — Доктор, можно кой-чё спросить?

— Разумеется, Джейсон, что угодно. — Старик мне всегда нравился.

— Доктор, — набрав в грудь побольше воздуха, выдохнул он, — вы не знаете, а я, мля, всегда отдыхал там на седьмом этаже. И, доктор, уже почитай год вижу, как вы ходите туда в кладовку. Вы никогда ничё туда не приносили, ничё не выносили. Я знаю, вы не пьёте, доктор, а в той кладовке ни хрена нету, ни хера! Я обшарил её раз двадцать. Доктор, от любопытства я едва не ударился в запой. Че вы там делали-то, в кладовке-то, доктор? Я никому не скажу, клянусь!

— Джейсон, — рассмеявшись, я дружески приобнял его, — в кладовке я созерцал собственный пупок и ожидал сантори. Вот и все. Клянусь.

Но знаю, что он мне не поверил. Наверное, обыскивает кладовку до сих пор.

Через неделю после прекращения отношений с больницей истекал и мой договор аренды в Белмори, и я решил покинуть Атланту. Особых причин для отъезда не было, во всяком случае, ничего такого я не чувствовал, но считал, что задерживаться неразумно. Терьерам легче всего подстеречь лису, отсиживающуюся в одном и том же логове, а я уже чуял, что засиделся на одном месте. Я знал, что охота за мной ещё идёт, а облегчать гончим задачу не хотел.