Онлайн книга «Доктор болен»
|
Тем, кто выход искал и нашел: Это. А из дыр вырастают искомые двери, Для тех, кто выходит, высоко вскинув голову, точно звери: Это. Где дыры? У мужчины, у женщины, в бутылке, в банке, в потрепанной книжке, подобранной в грязи под дождем на железнодорожном полустанке. А святая святых, а дырая дырых, где Это? И еще много всякого, столь старомодного, что уже современного; Эдвин страдал от жажды, но слушал в основном с уважением. — Это, — объяснил шепотом Ф. Уиллоуби, — «Это». Поэма, — добавил он. — А мои вон, вон там, — ткнул он пальцем; кто-то, видя указующий перст, шикнул. Эдвин увидел ряд небольших холстов, и на каждом был круг. Одни круги больше других; на глухо закрашенных фонах варьировались яростные плакатные тона, но все произведения Ф. Уиллоуби были портретами круга. — Это просто круги, — шепнул Эдвин. — Круги, вот и все. — Ш-ш-ш-ш. — Просто? — переспросил Ф. Уиллоуби. — Просто, вы говорите? Пробовали когда-нибудь нарисовать круг голыми руками? — Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш. В последнюю дыру мы выходим на Это. Мышь становится львом, когда дыра не дверь, а пробоина, Выход в Это: В клеть. В клеть. (И прозвучал гитарный аккорд: «КЛЕТЬ».) — Но ведь, — шепнул Эдвин, — всякое произведение живописи пишется голыми руками, правда? — Слушайте, — сказал псалмопевец. — Я почти закончил. Не возражаете? — Наилучшая строчка, — заметил Эдвин. — Ш-ш-ш-ш. — Девушки казались симпатичней, надув губки в шиканье: ш-ш-ш. Псалмопевец закончил постлюдией: Наружная дыра, обнаруженная сквозь дыру, Не нарушенная наружность, а всего лишь окружность, Дырительница, которая нам дырует Это. Правая, издававшая аккорды рука оторвалась от струн и демонстративным жестом дернулась в воздухе. Эдвин хлопал громче всех, заказал два больших перно и всего прочего по желанию бармена, получил кучу сдачи настоящими деньгами. — Насчет круга, — сказал он. — Был в прошлом один великий художник, — признал негр, — итальянец, он мог это сделать. С тех пор никто больше не может. Только я, — сказал он и хлебнул. — Но разве от этого повышается эстетическая ценность? — спросил Эдвин. — Зрителю ведь неизвестно, как вы это сделали, рукой или циркулем, правда? — Рассматривайте изо всех сил, — предложил Ф. Уиллоуби, — никакого укола от циркуля посередине не обнаружите. — Но допустим, я нанесу там укол, как будто это сделано циркулем, — продолжал Эдвин. — Будет ли хоть какая-то эстетическая разница? — Слушай, браток, — сказал Ф. Уиллоуби с парижским акцентом, — я их просто пишу. Я не спорю насчет эстетики, ясно? Десять гиней за все. — Лады, — согласился Эдвин, отсчитывая пятнадцать фунтов. — Мне четыре десятки сдачи. — За четыре десятки, — сказал Ф. Уиллоуби, — можешь и вон те полотна забрать. — Рисунок довольно приятный: красновато-коричневые, лимонные, желтовато-зеленые завитки. — Извини, — сказал Эдвин. — В любом случае, твоя очередь платить за выпивку. — Ф. Уиллоуби протолкался купить два простых легких эля, заодно принес Эдвину сдачу. Эдвин почуял быструю пульсацию интереса к нему, задумчивые яркие глаза, устремленные на необычайно щедрого патрона, который за десять гиней купил комплект кругов и обязательно купит еще что-нибудь. — Пожалуй, мне нравятся работы Найджела, — объявил Эдвин. — Их поблизости нету? — Найджела? — переспросил Ф. Уиллоуби. — Какого Найджела? Найджела Крампа? Найджела Мелдрама? Найджела Макмура? Найджелов много. — Найджела с бородой. — Благослови тебя Бог, — по-диккенсовски молвил Ф. Уиллоуби, — все практически с бородами. А тут никаких их вещей нету. — Он как-то угрюмо взглянул на плачевные главным образом картины на стенах: старомодная стилизация под Кирико [83] с разбитыми колоннами, с лошадьми, больными артритом; пара портретов общеизвестных подруг художников; мертвые натюрморты; нечто в стиле Клее [84] , заколотый мужчина, хлебный ломоть луны. Пока длился вечер, Эдвин скупил почти все картины. Сокрушался, что столько художников, охотно принявших фальшивые бумажки Боба, обладают столь малым опытом и мастерством визуального наблюдения, но, в конце концов, это их дело. Он начинал себя чувствовать зрелым гангстером. Художники обещали устроить доставку работ, и Эдвин, поразмыслив, дал больничный адрес и назвался Р. Дикки. По-прежнему не было никаких признаков Шейлы и хоть какого-то Найджела, по его это заботило меньше и меньше, пока текло спиртное. Надо отдать должное молодым художникам: они проворно разменяли пятифунтовые-банкноты на вино, спирт и подлинную валюту. В конечном счете клуб вроде бы тоже не пострадал: художник, казавшийся относительно преуспевающим в результате отсутствия бороды, пришел обналичить довольно крупный чек. И вышел с большим количеством фальшивых бумажек, с высоко поднятой головой, презрительно раздув от успеха ноздри. Поэтому на самом деле все было в полном порядке. Юноша с прямыми волосами и черепашьей шеей Колина Уилсона снова занял стул в центре, ударил по тяжеловесному басовому ми, по дискантному невралгическому ровному ля, по жестяному ре, чистому соль, резковатому си. Потом начал петь увеличившейся по сравнению с прежней толпе очень в те времена популярную у молодых англичан песню: историческую американскую балладу о конфузе британцев на Бостонском чаепитии [85] . Однако Ф. Уиллоуби, Перводвигатель Уиллоуби, по-прежнему, как кольцевой ночной поезд, вертелся по кругу. — Согласись, — сказал он, — это истинная проверка владения ремеслом. Рубенс мог это сделать? Тот самый, как его, одноухий, мог? А тот большой испанский художник с астигматизмом? Нет. А я могу, правда? Я их отдал тебе слишком дешево, — заключил он. — Можешь еще фунт получить, — предложил Эдвин. И полез за пятеркой. А граждане Бостона с перьями на голове Валятся из трюма с грузом на спине. Любо, братцы, любо, чайный льет поток, Дэви Джонс [86] напьется, черт внесет налог. |