Онлайн книга «Бафомет»
|
— Подожди! — вскричал Великий Магистр и распростерся во весь рост, протянув руки к юному пажу, который повернулся было к нему спиной, но тут же резко обернулся: — О Великий Магистр, говори, пока не вернулся в состояние недоумевающего вихря! Что еще хочешь ты узнать? — добавил отрок, но в его глазах сияло то же сочувствие, что и во взгляде Терезы. — Я уже не знаю, в чем мне нужно тебе признаться, помоги мне! — прошептал Великий Магистр. — Помоги мне, ты же это знаешь! — Ты, значит, веришь в меня? Решайся же! — Спрашивай, иначе меня задушит глупость… — задыхаясь, пробормотал Великий Магистр. Тогда, приблизив свое сияющее девичье лицо к иссушенному пепельно-серому лицу старого воина-монаха, отрок шепнул ему: — Ты не покаешься теперь в том, что бежал перед драконом из тенистой ложбины? — Я умираю со стыда! — Не в этом ли ты никак не мог мне признаться? — Так и есть! — Но если теперь ты этого стыдишься, то не потому ли, что не колеблясь сразился бы с ним в качестве доблестного рыцаря, каковым и являешься? — Ну конечно! — Но позаботится ли доблестный рыцарь о том, чтобы отметить за трусость шершня? — Это было бы смехотворно! — Не может ли быть, что ты стыдишься скорее своего покаяния? — О, дай мне снова к нему повод! — Но, — сказал, слегка отодвигаясь, отрок, — что если отвага рыцаря такова, что он готов сразиться с драконом оружием шершня? Не более ли достойно и справедливо добиться торжества подобным способом? — Что ты имеешь в виду? — Дабы он восторжествовал, ему нужно утолить жажду из источника сосцов и почерпнуть там крепость, необходимую его стрекалу: затем он полетит на штурм и, если поработит дракона, тот отдаст ему свое жидкое сокровище! — Ты принимаешь меня за дурака? — вскричал, внезапно выпрямляясь, Великий Магистр, — и не пора ли тебе, негодяй, наконец мне подчиниться! Он ринулся вперед, но тут же вновь повалился в собственную пустоту: он вернулся в свое летучее состояние. — А! Где я был? Что я сказал? Где я? — Вне сожженного тела Великого Магистра, как и пристало его испущенному дыханию? — Какого Великого Магистра? — Будь верен своему забвению! — Бафомет, Бафомет, кто же ты такой в моем забвении? — вопросил он, вихрясь вокруг отроческой фигуры, лицо которой стягивал апостольник. В ответ, чуть отодвигая своей прекрасной рукой покрывало кармелитки: — Владыка Изменений! — произнесла она, и ее длинные ресницы трепетали, а пальцы играли с четками, завязанными на поясе черной рясы, ниспадавшей длинными складками до самых ног. — Поистине, говорю тебе: тот, кто питает свое забвение моим девственным млеком, обретает невинность; тот, кто тем самым насытится и сам, тут же возжаждет семени моего уда; но тот, кто отопьет моего семени, даже и не помышляет более о том, чтобы меня призывать; ибо он не боится более проходить через тысячи и тысячи перемен, которым никогда не исчерпать Бытия. — О, дай же! чтобы мне не надо было более тебя призывать! — Но горе тому, кто пьет из моего уда со своей памятью, чтобы плюнуть на мои девственные сосцы! Поистине, он пьет свое осуждение! — О Бафомет! я голоден, я жажду твоего молока, твоего семени, не оставляй меня томиться подобно умирающему от жажды оленю! — прошептало на выдохе забвение Великого Магистра, увиваясь вокруг корсажа, распираемого изнутри грудями монахини. — Ты отказываешься от своих обязанностей Великого Магистра? — Насколько знаю, я никогда их и не отправлял; но коли ты так утверждаешь, я отказываюсь от них от всего сердца! — Обещаешь больше не праздновать годовщину своей казни, как делал на протяжении веков? — Я не знаю, что меня когда-либо казнили, если, разве что, не ты здесь — вопросами, которые мне задаешь! Единственным праздником будет для меня твое имя! — Отказываешься ли ты от того, чтобы тебя стерли и из людской памяти, и из твоей собственной? — Что такое моя память? Кем я был? Кто я? Кем буду? Бафомет, поспеши мне на помощь! — Чего ты хочешь? — Всех изменений! — Смотри! И монахиня указала на стоящую перед ней на коленях фигуру старика — со сведенными вместе руками, закрытыми глазами, отвисшей челюстью. — Кто это? — выдохнуло вопрос забвение Великого Магистра. — Память сира Жака де Моле, противящаяся тому, чтобы я питала твое забвение! — Чего же она хочет, коли остается так перед тобою в мольбе? — Чтобы его Создатель вспомнил о своем отношении к его воскресению: насколько она презирает самозабвение, вытекающее из моих девственных сосцов, настолько же хочет моего уда… — Как? Она, значит, стремится испить собственное осуждение? — Отнюдь не поэтому жаждет она моего семени, а чтобы самой кормиться оскорблением, даже и ценой осуждения: ибо, поистине, тот, кто пьет меня со своей памятью, меня оскорбляет, о забывчивое дыхание, слишком хорошо припоминающее мои предостережения! — Почему ты покорна оскорблениям памяти, о дарительница забвения? — Потому что оскорбление побуждает истекать мое семя! Тем самым Владыка Изменений Бытия черпает наслаждение в своем собственном изменении! — Возможно ли, чтобы оскорбление изменяло в забвении и тебя? — Так надо, чтобы удовлетворить Создателя! Сама я не оскорбительна для его творения! Надобно, чтобы эти творения в ответ меня оскорбляли: в том их заслуга, о которой Он помнит! Тогда как я забываю даже то, что ими наслаждалась! А теперь, держись на почтительном расстоянии, пока я не рассчитаюсь со своими долгами по отношению к твоей памяти. — Как же тогда поклоняться тебе в моем забвении, чтобы ты сдержала свое обещание? — Оставайся верным в нем вплоть до последнего оскорбления! — О Бафомет, не томи меня! — Поистине, говорю тебе: прежде чем меня отведать, ты трижды от меня отречешься! — Клянусь, никогда. — Ты вспомнишь только, что мне в этом клялся! И с этими словами юная монахиня приблизилась к коленопреклоненной фигуре старика: — Назови меня еще раз ведьмой, фигляршей, шлюхой! Можешь сказать это без боязни! Разве не исключена я из круга избранных? — Ну конечно же! — возопил старик, по-прежнему не раскрывая глаз, не размыкая рук. — И до чего приятно знать, что ты исключена! При этих словах апостольник скрывающейся под покровом фигуры треснул вместе с верхом корсажа и на свет явились груди отроковицы. Но отнюдь не собиравшееся держаться на расстоянии забывчивое дыхание Великого Магистра, вихрясь и задирая покрывало, осело на обнажившуюся грудь. Как только фигура так изменившегося существа обратилась к его памяти, отголоски ответа разнеслись и по его собственному забвению. |