Онлайн книга «Нечаев вернулся»
|
Он попытался напустите на себя строгий вид. — Беа! Ты сама не знаешь, что говоришь! Она побледнела от негодования. — Во-первых, не называй меня Беа! Терпеть не могу все эти уменьшительно-ласкательные клички. Они якобы нежные, а на самом деле снисходительные. Во-вторых, я прекрасно знаю, что говорю! Он вдруг смутился и решил сменить тему: ему не хотелось проверять, насколько осведомлена Беатрис в этой области. — Я не вожу сюда женщин из-за тебя. Чтобы тебя не беспокоить… Из уважения к тебе, понимаешь? Она с серьезным видом кивнула. — Это-то я понимаю, спасибо! Но, мне кажется, не только поэтому… — А почему еще? Она посмотрела на него с некоторым состраданием. — Какой-то ты непонятливый сегодня! Это же просто, как мычание! — Пожалуйста, не груби! Беатрис вскочила, подбежала к книжному шкафу и вытащила толковый словарь. — «Грубый, — ая, -ое…» Ну первое, второе, третье к делу не относятся… Вот, четвертое: «а) отличающийся отсутствием необходимого такта…» Ну уж это точно не я… «б) выражающий неуважение к кому-либо, неучтивый, допускающий неуместную фамильярность…» Она положила словарь на ковер и взглянула на отца. — Какая может быть между нами неуместная фамильярность, скажи, пожалуйста? Он засмеялся, отпил глоток «Аполлинариса». — Ну, твоя взяла. — Я-то как раз считаю, что выражаю к тебе уважение, раз так с тобой говорю, — продолжала она. — Ты ведь не водишь телок в дом, не только чтобы меня не беспокоить, а потому что боишься! Он посмотрел на нее ошарашенно. — Ну-ка объясни, это любопытно! — Они ведь у тебя все время меняются, правда? Вот ты и боишься показаться смешным: вдруг я подумаю, что ты не на высоте… Что же это за мужик? Денег куча, без конца что-то интересное изобретает, красив, молод… И не в состоянии надолго удержать при себе любовницу… Ты боишься, что я так подумаю, да? Он ничего не ответил. Слова Беатрис постепенно проникали в его сознание, в глубь его существа. Но я вовсе не хочу их удерживать, Беатрис. Мне хотелось удержать только твою мать, однако я сделал все, чтобы она для меня погибла. Или чтобы я для нее погиб. Мы с ней оба погибли — и друг для друга, и сами для себя. Не хочу я удерживать женщин, Беатрис. Я хочу только их губить. Я люблю только погибших и падших. Меня никогда по-настоящему не интересовали женщины, которых мне не хотелось бы погубить, заставить пасть, швырнуть в омут их самых низменных страстей, в их собственный ад. Меня никогда не интересовали по-настоящему женщины порядочные, верные, искренние, преданные. Твоя мать была такой, могла бы быть. Но я по-настоящему полюбил ее, полюбил до безумия только тогда, когда она стала наконец двуличной, лживой и жестокой, — в общем, женщиной. Из-за меня, для меня, для того, чтобы мне понравиться и меня погубить. Вот и Фабьена, моя последняя победа, — она сама еще этого не знает, пока не знает, но она побеждена; впрочем, настоящей победы, Беатрис, не бывает, завоевать можно только крепость, уже сдавшуюся, только женщину, уже охваченную сладостным головокружением падения, — вот и Фабьена тоже — я понял это, едва увидев ее и проведя с ней всего несколько часов, — могла бы быть искренней, открытой и верной, ее божественная крылатая походка могла бы остаться выражением ее души, но есть в ней некая трещинка, которую я угадал с первой же минуты и о которой она должна догадываться сама, а за ней — бездна, где можно взрастить влечение к пороку, собственно к бездне — к аду. Теперь я это знаю точно. И Фабьена, видимо, тоже это предчувствует. Слова Беатрис вели неторопливый подкоп, проникая в его сознание все глубже и глубже. Он так долго молчал, что она испугалась, не обидела ли она его. — Я огорчила тебя? — спросила она с тревогой. Он покачал головой, улыбнулся ей. Она растаяла в лучах этой улыбки, как всегда. Как всегда, когда отец так ей улыбался. Она млела от этой улыбки-солнца, которая отогревала ей сердце. Кошачьим движением она передвинулась по дивану и прижалась к нему. В его объятиях она чувствовала себя под защитой, в покое, в тепле: какой кайф, подумала она. — Как же тебя называть, если тебе не нравится «Беа»? — Да зови «Беа», если тебе так хочется, — воскликнула она. — Я рассердилась вовсе не из-за этого дурацкого имени. — А из-за чего же? — Из-за того, что ты сказал, будто я не знаю, что говорю… Я как раз выбрала слово «трахать» из чувства такта, чтобы это звучало поприличнее! Он изо всех сил старался не показать, до какой степени она его забавляет. — Интересно, какие же слова ты могла бы употребить вместо этого? Она отодвинулась и посмотрела на отца. — Я могла бы сказать… Она подняла руку и начала загибать пальцы: — Натягивать, дрючить, вдувать, парить, вставлять, факать… — Как-как? — переспросил он. — Последнее слово… — Это англицизм, — серьезно объяснила Беатрис. — От to fuck… Есть еще, например, слово «пидарасить», но оно относится только к голубым и означает трахать в задницу… Она увидела возмущенное лицо отца и быстро сменила тему. — Мы, вообще-то, не любим англицизмы и подбираем для них французские слова… Мы — это наша компания из Генриха IV. Он прижал ее к себе, хрупкую юную богиню, обещание будущего, где каждый миг ее жизни оттеснял его к туманному небытию смерти. — Ну например? — спросил он. Она была счастлива, что ему интересно. — Например, «фаст-фуд». Мы это называем «скороедка», но вообще есть масса вариантов. «Биг-мак» мы называем большой макакой. А если они гадостные, то большой какой. Он смеялся от души. — Но «большую макаку» не я придумала, — призналась она, не желая присваивать чужие лавры. — Это Матьё из параллельного класса, вот кто действительно гений. — Иначе говоря, крутой мэн, — вставил Марк. Беатрис была в восторге. Маленький двухмоторный самолет уже начал снижаться над Бостоном. Марк посмотрел на часы. У него остается время позвонить Беатрис из аэропорта. Рейс 527 «Пан-Америкен» на Нью-Йорк — где он должен будет пересесть на «Конкорд» — только в 9.30. Багаж ему регистрировать не надо. У него с собой одна дорожная сумка, в ней лежит несколько рубашек, плеер, кассеты с классической музыкой и старыми блюзами. И две книги: «Меньше единицы», сборник эссе Иосифа Бродского, и «Райский сад», второй посмертно изданный роман Хемингуэя. Фабьена читала его, когда летела к нему на уик-энд на Олений остров, несколько дней назад. Они долго говорили об этой книге. Начать теперь ее перечитывать — значит, в каком-то смысле, проникнуть в память Фабьены, подсмотреть ее мысли. |