Онлайн книга «Вампиры: Опасные связи»
По ночам она прижималась к внешней стене крыла смертников, а днем спала в чулане на газовой станции тюрьмы. Подруги оставались с ней и продолжали убеждать в том, что это не Александр и что, как только он умрет, она придет в себя. Вечером шестого августа в тюрьму вызвали свидетелей казни: двадцать пять человек, из них четырнадцать докторов, все как один возбужденные перспективой увидеть новый вид умерщвления, который не доставит казнимому излишних страданий. Комната казни помещалась в подвале, и Даниэлла легла на покрытую росой траву у окошка. Через стекло и стальные решетки она наблюдала за ужасной картиной. Свидетели, сжав в руках шляпы и перчатки, вошли в комнату и расселись на поставленных лицом к электрическому креслу стульях. Некоторые остались стоять. Потом вошли надзиратель и несколько охранников; они вели Александра. За ними, прижав к груди Священное Писание, проследовал равнодушный священник в облачении. Александр обвел взглядом сырую полупустую комнату. Его глаза покраснели от бессонницы и предстоящего ужаса. Охранник кивком указал на кресло. Александр подошел к нему, но не смог заставить себя сесть. — Оно тебе понравится гораздо больше виселицы, парень, — пообещал охранник. — Я должна попасть внутрь, — прошептала подругам Даниэлла. — Ты не можешь, — в один голос ответили девушки. Они стояли в нескольких ярдах позади. Александр повернулся и опустился в кресло. И тут же вскочил снова. — Я вспомнил! — закричал он. — Заткнись и сядь! — велел надзиратель. — Или мы сломаем тебе руки. — Нет, послушайте же, я вспомнил! — Лицо Александра исказилось от ужасного понимания. — О боже мой, я вспомнил! Надзиратель силой усадил его в кресло. Охранники начали пристегивать его руки и ноги кожаными ремнями. Но Александр продолжал говорить: — Я помню лезвие у горла, быстрый разрез милосердных африканцев — они сказали, что я первый умру цивилизованной смертью! Я помню лезвие гильотины и уверения, что казнь будет безболезненной. Я помню! Почему снова? — Он спятил от страха, — нервно произнес один из докторов. — Давайте уже начнем! — Я знаю почему! Я зулус! Я Александр! Я Уильям! Но я был Андреем и сам приговорил себя к тому, в чем отказал Господу нашему, — к быстрой и безболезненной смерти. Достойной, тихой смерти! Его быстро обвязали вокруг пояса ремнем, а на голову надели кожаную упряжь с электродами. — Хватит нести чепуху! — прикрикнул надзиратель. — Заткнись, преступник! Даниэлла прижалась лбом к крохотному окну и закричала: — Александр, ты помнишь меня? Все головы повернулись на крик. Александр уставился на нее с открытым ртом. — Александр! Впусти меня! За ее спиной Мари и Кларисс в два голоса приговаривали: — Не надо, Даниэлла, не надо! Даниэлла трясла стальные решетки. — Александр, пожалуйста, впусти меня! — Ты ангел, тебя послал Христос, чтобы разомкнуть этот замкнутый круг? — спросил Александр. Охранники протягивали ремень ему под подбородком. Но прежде, чем они успели затянуть упряжь, он сказал: — Ангел, входи! Мари схватила Даниэллу за руку и закричала: — Нет, не смей! Они узнают, кто ты! У священника есть распятие. Мы погибнем, Сестра! Даниэлла яростно вырывалась, но Кларисс поймала ее за другую руку и поддержала подругу: — Мы не хотим умирать из-за твоей неосторожности! Даниэлла кусала и царапала подруг. Она лягалась и изворачивалась, и хотя она чувствовала, как треснули кости запястий, ее продолжали крепко держать. В подвале священник поднял руку в крестном знамении. Охранник кивнул человеку у дальней стены комнаты. — Нет! — закричала Даниэлла, и свидетели заерзали на стульях от неудобства при виде разыгрывающейся драмы. — Давайте, — сказал охранник. — Нет! — закричала Даниэлла. Она била ногами решетки и оконную раму. Стекло треснуло и разлетелось осколками по полу подвала. Раздался звук едущего трамвая, высокий, ноющий визг, от которого казалось, что вибрирует комната. Александра трясло и подбрасывало на кресле. От его волос поднимался дым, а потом по ним пробежал огонь, треща и щелкая оранжево-синими языками. — Боже мой, — сказал один из свидетелей. — Надеюсь, что он уже мертв, — отозвался другой. Привязанное к креслу тело продолжало плясать, как марионетка на электрических нитях, но тут надзиратель кивнул, и рубильник опустили. Даниэлла не могла двинуться с места. Она вцепилась ногтями себе в лоб и, лежа в траве, смотрела, смотрела на ужасную картину, вбирая ее в себя и одновременно не веря своим глазам. Александр снова умер. И тут Александр застонал. Свидетели охнули и зажали рты руками. Надзиратель резко взмахнул рукой, и человек у рубильника снова дернул его, и снова Александр заплясал. Все закончилось через шесть минут. Александр наконец-то умер. Охранники осторожно отстегнули тело, громко жалуясь, что о него можно обжечься, потом перекатили его на каталку у дальней стены. Накрыли простыней. Но когда врач попытался ее приподнять, то не смог этого сделать из-за высокой температуры. Надзиратель вывел его из комнаты, ждать, пока тело остынет. — Через полчаса, — сказал он побледневшему доктору. — Пусть оно остынет, да и проветрится немного. И нам надо арестовать тех женщин во дворе. — Я ненавижу вас, — сказала Даниэлла подругам. — Неправда, — возразила Мари. — Правда! Держащие ее руки обмякли, и она наконец-то смогла обернуться клоком тумана и влететь через окно в подвал. Подруги последовали за ней. Они стояли в облаке, пахнущем смертью. Даниэлла помолчала, но через некоторое время произнесла: — Я проклята так же, как и он. — Мы не прокляты, Даниэлла, — возразила Кларисс. — Наоборот, нам повезло. — Тогда что такое проклятие? То, чего ты не хочешь, о чем никогда не просила, но оно не отпустит тебя никогда! — Это не Александр, — повторила Мари. — Пойдем с нами. Пойдем с нами! — Вы ничего не понимаете, — сказала Даниэлла. И она не пошла с ними. Даниэлла подошла к каталке и подняла простыню. На каталке лежал ее возлюбленный, с опаленным лицом, почерневшими волосами. Его прекрасные руки скрючились клешнями. Она подняла одну руку, поцеловала и облила слезами. — Если бы я могла, я бы сняла с тебя проклятие, — прошептала девушка. Она нагнулась к обгоревшей шее и вонзила в нее зубы. У крови был вкус угля, и Даниэллу стошнило. |