Онлайн книга «Давайте, девочки»
|
– Признаюсь! – Рыжюкас охотно подхватил ее тон. Он вообще любил, когда девицы стараются. Задают настроение, выстраивают разговор поинтереснее. Он всегда их этому учил, впрочем, он и сам обычно продумывал начало любого телефонного звонка. – Я признаюсь вам, сударыня, что в любви… Я никогда и ни с кем еще не объяснялся. – Как это? Ты ведь три раза женился… Когда это он успел ей столько всего насообщатъ? – Представь себе, как-то ухитрялся обходиться без розовых слюней и возвышенных признаний… – Всегда-всегда? – Кроме первого раза. И то не вслух. Но женитьбой там и не пахло. – А как пахнет женитьба, товарищ писатель? – она его подловила на слове. Это ему тоже понравилось: слух у девочки есть. Хотя достойный ответ сразу и не придумался. 8 Через две недели Ленка встретила его с тренировки, как ни в чем не бывало: – Между прочим… большая луна… И выжидающе посмотрела куда-то в сторону. Она все время так приходила. Может, это совпадение, но как бы они ни ругались, в полнолуние наступал мир. Она, как кошка, чувствовала луну. Рыжук это случайно обнаружил, а потом проверял: как только луна становилась круглой, Ленка тут же заявлялась мириться. Он как-то сказал ей об этом, она разозлилась и обозвала его чокнутым. Но в полнолуние снова заявилась: – Пошли целоваться? Сам говоришь, луна… Фу, дурак, всю обслюнявил… Тут же люди… Но на сей раз мириться с нею он не собирался. Встретиться сговорились, но только чтобы наконец расставить точки. Всю жизнь Рыжюкас пытается расставить точки, хотя уже и тогда, в самом начале, понимал, что так ведут себя только последние зануды… Но вдруг повалил снег. Какие там еще точки, когда такой снег в середине мая! 9 Снег повалил с раннего утра. Он шел, нахлобучивая шапки на крыши застрявших машин, залепляя глаза прохожим в летних плащах, заваливая проезды. Тяжелые липкие хлопья цеплялись за листья деревьев, сучья и ветки трещали под их весом, снежные комы обваливались, шлепались на асфальт и на клумбы с недавно высаженными пионами… Все машины треста очистки города, сверкая мигалками и воя сиренами, выползли на подмогу дворникам, бессмысленно суетившимся со скребками и лопатами. В полдень снег и не думал сдаваться. В шесть часов вечера он уже побеждал, загоняя прохожих на узенькие тропинки в сугробах, заставляя машины барахтаться в снежных завалах. Вместо трех семидесяти на счетчике громко щелкнуло ровно двадцать рублей, когда водитель, чертыхаясь и проклиная божью блажь, остановился возле Ленкиного дома. Двадцать рублей это ровно половина всех его сбережений. Ленка ждала его в своей подворотне. – Ого, да мы, кажется, разбогатели! – Мы не виделись сто лет, – правильно начал Рыжук, выходя из такси. – Потому что я не просто круглый дурак, а дурак, набитый круглыми биллиардными шарами. – Это прогресс. Теперь нам осталось только извиниться перед Витаутасом, – неправильно начала Ленка, нарочно назвав этого яблонутого Витаутасом. Тоже нашла великого князя! – Мне это сто лет не нужно, – обрезал Рыжий. – Твой Витаутас сам будет долго извиняться, если снова полезет не в свое дело. Считай, что мы так решили все вместе. – Вы все вместе биллиардные дураки, не знаю, конечно, что бы я без вас делала, но почему ты думаешь, что именно он лезет не в свое дело? – Может быть, я лезу не в свое дело? – Тебе не вредно бы это понять… – Это в том смысле, что с Витюком они были знакомы гораздо раньше, чем появился Гене в своих кедах. – Ясно, – Рыжук замолчал. Он молчал ровно столько, чтобы продемонстрировать, как обижен. – А зачем он к тебе приходил? – Чтобы занести пластинку Рея Кониффа. Ну где голосами поют, как оркестр. Мама в восторге… Между прочим, он очень старается, чтобы нравиться моей маме… – Твоей маме нравятся все, кроме меня. Я – непредставительный. – Тут уж не я виновата. 10 Они шли по снежному городу, Ленка, как всегда, впереди, с трудом балансируя на глубоко протоптанной в снегу тропинке и ноя, что ей надо идти учить билеты, что у нее промокли ноги и пальто, что в такую погоду гуляют только рыжие психи. «Какая дура, какая дура, ну чего я пришла, – гундела она, – мне же надо к портнихе, у меня примерка…». Рыжук поскользнулся и больно ударился коленкой о торчащую из сугроба чугунную чушку. Но Ленка на него даже не оглянулась. Так он и тащился сзади, хромая и кипя. Возле подъезда Мишки-Дизеля она остановилась. Он упрямо ковылял мимо и не смотрел в ее сторону. Она заступила ему дорогу. Привстав на цыпочки, посмотрела ему в лицо, подняла воротник его плаща и застегнула верхнюю пуговицу рубахи. Руки у нее были горячие как утюг: снег у ворота сразу растаял, даже зашипел. Мокрая челка выбилась из-под берета, а глаза, большие и коричневые… – Карие… – Нет, коричневые. Большие и коричневые, цвета какао без сгущенки, только веселые. Два Рыжука крутили в них сальто-мортале. И губы красивые – красные, как ее берет. Он на все губы теперь смотрел, соображая, лучше они или хуже Ленкиных… – Ты ушибся? – спросила она заботливо, как мама. И даже потрогала ему лоб. – У тебя температура? Теплая волна умиления и жалости к себе нахлынула так сильно, что Рыжуку захотелось заскулить. Но еще оставалось выяснить самое главное. – Ты ходила с ним на складчину? – спросил Рыжук. – Ты для этого нацепила клипсы? Ленка сразу помрачнела и отодвинулась: – Вот видишь, ты говоришь «ясно», а потом пристаешь с расспросами… Она закинула за плечо модную сумку на ремне, которую таскала вместо портфеля, повернулась и независимо ушла. Жалкая дрянь. Теперь все. Снег повалил еще сильнее. Рыжук, не оглядываясь, похромал к Кафедральному собору. 11 – Ладно, – сказала Маленькая, начав с середины фразы, будто их телефонный разговор и не прерывался. – А как это – «объясняться не вслух»? – Мне с детства казалось, что вслух признаваться в своих чувствах как-то глуповато. – Это еще почему?! – Признаться ведь можно только себе. А озвученное признание банально, как бриолин. Что такое бриолин она, похоже, не знала, пришлось объяснить, что это такая слащавая мерзость для укладки красавчикам волос с пробором. – Причем тут банальность?! – она возмутилась. – Я уверена, что у тебя получалось бы красиво, как в кино. Ты ведь писатель… |