Онлайн книга «Ангелы на кончике иглы»
|
– Простите, я, кажется, помешал… На пороге стоял плечистый человек лет шестидесяти в добротном сером костюме. Он намеревался войти, но, увидев обнаженного Славу, растерялся. Некоторое время оба они молчали, не зная как поступить и какой предложить другому выход. Они просто разглядывали друг друга. Наконец, человек произнес: – Вы не могли бы мне объяснить, что это значит? – Разрешите мне сперва одеться, – с достоинством выдал ему текст Вячеслав. – Пожалуй! А где, черт возьми, Надя? – В ванной… С подругой, – не моргнув, пробормотал Ивлев, боком проходя через коридор в Надину комнату. – С какой подругой? – Со своей. То есть с моей. Извините!… Только Надиного отца ему и не хватало! Очутясь в комнате у Надежды, Ивлев схватил в охапку белье, бросился в ванную. – Отец! – Где? – зрачки у Нади расширились. – Раньше он не приезжал днем! – Не трать времени, одевайся. – Знаешь, – прошептала Надя, – ему позвонила соседка! Она шизофреничка, на пенсии, бывший майор. У нее, когда в дверь позвонишь соли занять, свет вспыхивает. Стоишь, как на допросе. Она к отцу после смерти матери зачастила, а теперь за мной следит. – Ясно. Я смоюсь, если смогу. Учти: я здесь с твоей подругой. А ты почему молчала, кто он? – Об этом все знают, кроме тебя. А ты что, мне меньше верил бы? Он пожал плечами. – Противно! – Мне тоже. Но он – мой отец! – А в смысле трепа дома? – Наоборот, дурачок! Если уж придут к нему, так в последнюю очередь. – Конечно, папочка тебя в обиду не даст. Она прижалась к нему. – Он хороший, – сказала она. – Меня любит и дает деньги. Презираешь? Застегни лифчик! Слава погладил ее по голове и выглянул в коридор. Там было пусто, и он поспешно выбрался на лестничную клетку. Надя отправилась на кухню. – Ты?! – она изобразила удивление, увидев отца. Он хлопал крышками кастрюль. – Приехал поесть котлет, которые ты мне вчера приготовила… Кстати, а где твоя подруга с этим нудистом? – Они ушли. – Так я и думал. Даже не познакомились! – Не смейся! – сухо сказала Надя. – Им негде встречаться. Отец смотрел на нее внимательно, колеблясь, взорваться или сдержаться. Он ощутил вдруг, что боится дочери… Нет, этого он допустить не может. – Надо регистрироваться, – сказал он. – Тогда будет, где. – Я им передам. – Так где же котлеты? – Мы их прикончили, извини. – Я понимаю: за мое здоровье… Вот что, Надежда Васильевна! Нам давно пора поговорить. Я все откладывал, но сейчас есть повод. Правда, время у меня ограничено… – О чем, папочка? – Ты живешь таинственной, непонятной мне жизнью… – Я? У меня все на виду. Просто ты никогда не спрашиваешь. Это у тебя – все совершенно секретно. – Ты же знаешь, какая у меня работа, и не будем об этом! – Пожалуйста, не будем. Сам начал!… – Начал, потому что ты – моя дочь. Хочу знать про твою жизнь… – Ты и в роли отца не перестаешь быть кагебешником, папочка! Уверен, что должен знать о других все. А про тебя – никто, даже твоя дочь! – Я чекист, дочка. – Знаю, папа! Слышу двадцать лет… Но теперь мы оба взрослые, и мамы, которая примиряла, нет. И она, между прочим, просила за тобой присматривать. Давай играть так: хочешь знать про меня – рассказывай про себя, чекист! Нет – нет… – Тебя кто-то настраивает на левые взгляды. – Никто меня не настраивает, успокойся. – А что говорят про нас в редакции? – Хочешь, чтобы я стучала на своих знакомых? – Нахваталась глупостей! Даже если это твое убеждение, надо быть терпимее. – Не знаю, что говорят про твое учреждение другие, а я всем рассказываю, что в кабинете твоего начальника висит портрет Пушкина. – Пушкина? – он усмехнулся краешком губ. – Почему? – А он, папа, сказал: «Души прекрасные порывы!» – Это я слышал, – засмеялся отец. – Неостроумно, я тебе скажу. Прекрасными порывами мы не занимаемся, руки не доходят. – Вы занимаетесь тем, чтобы заставить человека перестать мыслить! – Фу, Надежда… – он брезгливо поморщился. – Ты уже не ребенок! Во всех странах есть органы насилия. Вячеслав Рудольфович Менжинский, дочка, сказал очень точно: «Мы – вооруженная часть партии». Вот как! Лично мне никакие твои мыслители не мешают. Но у государства имеются определенные принципы, и если большинство народа им следует, наша задача – защищать большинство от выскочек. Общество не может жить без дисциплины. Да враги только и ждут, что мы разболтаемся. Нам приходится быть монолитом. Вода, пробив трещинку, может смыть гигантскую плотину, если щель не заделать вовремя. Я надеюсь, что доживу еще до того времени, когда наши органы вообще будут упразднены. Но для этого необходима высокая сознательность общества. – Чтобы все стали роботами… – А, по-твоему, это нормально, когда выскочки и недоучки хотят, чтобы им разрешили писать и говорить все, что придет в голову? Если хочешь знать, не чекисты, а народ таких не любит и сам требует наказывать. Скажем, Солженицына нам приходится круглосуточно охранять. Он неглупый человек, а понять этого не может. Да все его критические идеи нужны нескольким сотням чувствительных интеллигентов, больше никому! Если бы его проекты были реалистичны и полезны, они давно пробились бы в жизнь. Я знаю в сто раз больше о всяких жестокостях и несправедливостях, чем он. Однако я укрепляю государство, а он его разваливает. Я служу народу, а он кому? Он что же – один умнее партии, в которой четырнадцать миллионов? Кто всерьез этому поверит? – Те, кого вы преследуете! – Ну, если не хочешь вписываться в существующие для всех нормы – пеняй на себя. Конечно, мы и таких пытаемся воспитывать, но не всегда удается. – Особенно хорошо твой Сталин воспитывал! – Сталин – не мой, Надя. Сталин как раз и был выскочкой, и очень опасным, поскольку сосредоточил в своих руках слишком большую власть. Если бы дать неограниченную власть, скажем, Солженицыну, еще неизвестно, какие бы законы он установил. Все нынешние борцы за права человека – допусти их к открытым действиям, начнут рваться к власти. У нас гуманные законы, но такого мы допустить не можем. – А нынешний – это не такая же власть? |