Онлайн книга «Дата моей смерти»
Он по-прежнему, безапелляционен и не терпит малейших возражений. Все это так. Но есть в нем, одновременно, нечто, что удивительным образом смягчает, а то и вовсе сводит на нет, все неприятное отталкивающее, что сохранилось с былых времен. Это нечто сквозит в долгих паузах, которые то и дело отражаются многоточиями на экране монитора или долгими-долгими интервалами между словами. Оно выплескивается наружу во внезапных страстных его признаниях и клятвах, возносящих меня до небес. Словом, этот, новый Егор, вряд ли способен легко сообщить человеку, что собственный покой и счастье, напрямую связаны с физического его смертью. Тем более — мне. После всего того, что сотворил он со мной прежде.. А мысль моя, тем временем, рвется дальше — Тем более — хочется продолжить мне, — что он любит меня, и никогда не переставал любить. Грешен же он передо мной в том, что, когда поставлен был перед выбором: наша любовь или власть, которой (теперь я понимаю это отчетливо и удивляюсь своей слепоте в прошлом ) жаждал страстно, болезненно, почти маниакально, — он выбрал второе. Бесспорно, мое желание спешно вылепить новый образ Егора, подталкивает к тому, чтобы отпустить его прежние грехи. А лучший способ для этого — объяснить природу поступков, искалечивших мою жизнь. Тогда и вина Егора кажется не такой уж бесспорной, и черные краски мало — помалу растворяются, и рассеивается горький привкус обид. Однако, справедливости ради, следует все же отметить: бесчисленное множество представителей рода человеческого, и особенно — мужчины, добропорядочные граждане и, возможно, совсем неплохие люди, повторили бы его выбор в точности. Более того, немало наберется и тех, кто ради достижения столь высокой цели, пошел бы на совершение куда более мерзких поступков. Откровенно говоря, многие готовы совершать ( и совершают! ) их во имя гораздо меньшего вознаграждения. Примеров тьма. Так виновен ли Егор? — Нет — готова безоглядно признать я, и только память о той боли, что раздирала мою душу железными своими клыками, еще слабо останавливает меня. Однако, другой вопрос, более актуален сейчас. И я решаюсь задать его себе, хотя подсознание мое упрямо оттягивает этот момент, усматривая в нем огромную опасность и неоправданный риск. Но сознательное упрямство, в конце концов, оказывается сильнее. И я все-таки спрашиваю себя: " Готовая ли умереть сейчас, чтобы облегчить участь Егора? И только сформулировав эту страшную фразу, понимаю, насколько мне страшно. Сердце отчаянно колотиться в помертвевшей груди, наверное, протестуя. Оно совсем не хочет смерти. Но восстает лишь одна, материальная его составляющая. Другая же, та, что сладко и восторженно сжимается при первых признаках появления Егора, я знаю точно: думает иначе. Восстает тело. Холодеют конечности, покрываются липким потом. Дыхание прерывается, потому что горло сжимает удушливый спазм ужаса. Но вот душа… Сейчас я слышу и ее голос, звучащий где-то в недрах моего сознания, она пытается успокоить меня, и постепенно ласково и настойчиво привести к тому, чтобы я ответила: «да». Я не знаю, что отвечать своей душе. И страх не отпускает меня, вцепившись своими холодными лапами. Я понимаю, что сама не смогу решить этот страшный, безумный вопрос. Хотя не так давно, сгорая в огне обиды и боли готова была переступить черту. Но те времена прошли, и теперь я смотрю на мир немного иными глазами, только что научившимися снова радоваться первым лучам солнца, пробивающимися сквозь ледяную твердь зимнего неба, и различать краски. И я совершенно не представляю себе, к кому могла бы обратиться за помощью или хотя бы разъяснением, как надлежит поступить? Идею подойти к батюшке в любимом некогда нами храме Николы в Хамовниках, отвергаю я сразу. Священник вряд ли пожелает обсуждать подобные вопросы, потому что все, что творится со мной никак не укладывается в христианские догмы. Окажись он, добрым и жалостливым человеком, то вероятнее всего предложит мне искренне молиться Господу, чтобы тот отвел от меня наваждение. Если же батюшка — человек суровый и не позволяет своим прихожанам крамолы сомнений, то наверняка я нарвусь на жесткую отповедь, но рецепт будет тот же, только изложенный в форме приказа: молиться Богу и гнать от себя искусительные, греховные мысли. — Но отчего же искусительные? — Мысленно полемизирую я с суровым служителем церкви, — ведь душа по утверждению всех религий бессмертна, и почему бы ей, не вступить в общение с тем человеком, перед которым испытывает она вину, ищет прощения, искупления ее? Разве это противоречит христианской доктрине? Что же касается той нетрадиционной, с точки зрения религии, формы, которую избрала для общения со мною мятущаяся душа Егора, то ведь необходимо делать поправки на веяния времени и то, что души наши вместе с телами, пока составляют единое целое, успешно весьма осваивают новые технологии межличностного общения. Звучит довольно убедительно. Но я отчего-то уверена, что священник, каким бы он не оказался: суровым или милостивым, слушать эти размышлизмы не станет. Нет, под сводами храма, не найду я ответа. Но и те, кто берет на себя смелость, заглядывать за горизонт, пытаясь поставить себе на службу энергию иного мира: всевозможные маги, колдуны и целители — отталкивали и пугали меня. Конечно, большинство из них, было, на поверку, всего лишь смешными клоунами, но даже их глупые кривляния казались мне небезопасными. Серьезные же специалисты оккультизма, о которых иногда с трепетом рассказывала Муся, и вовсе ввергали меня в суеверный ужас. К тому же, обращаться сейчас за помощью к Мусе хотелось мне мене всего. Заснула я неожиданно, и как-то вдруг, на полу — слове оборвав внутренний монолог. И сразу же, едва смежились мои веки, мне начал сниться сон. Снилось мне, словно я парю высоко в ясном лазурном небе. Прозрачная синева окружает меня со всех сторон, напоминая ласковые прохладные воды какого-то неподвижного водоема: пруда или озера, но прикосновение ее гораздо мягче, чем касание воды, и передвигаться мне легче, чем плыть. Поэтому парю я легко и стремительно, без труда меняя высоту полета. То в падении, едва не задеваю горные вершины. То, взмываю ввысь к самому солнцу, ослепительно белому и холодному. Горы, над которыми простирается мой полет, тянутся внизу бесконечной чередой сияющих вершин и слегка подернутых туманом впадин. |