Книга Юджиния, страница 58 – Александр Минчин

Это был самый сладкий поцелуй в их жизни. На улице, посреди Рима.

— Если бы видел мой папа. — Юджиния первый раз пошутила на эту тему.

— И моя мама, — вставил он.

Она звонко рассмеялась. Он повел ее кормиться в то самое место, маленькую забегаловку, где их «потчевали», пока он жил в пансионе. Потом уже был — голод. Но там для него была лучшая еда в мире, его первая итальянская еда, о которой он мечтал после… Там он впервые и навсегда полюбил итальянскую кухню.

Юджиния с удивлением смотрела на стены, клеенки на столах и делала ему знаки губами. Он взял ей: помидор, запеченный и начиненный рисом, зуки-ни, пережаренный с сыром и яйцом, лазанью, а также тонкий ростбиф, отбивную телятину и жареную курицу, итальянский салат… — он взял ей все. Чтобы она попробовала. Он смотрел на те же стены, прислушивался к шуму посудомойки на кухне, впитывал запахи, и что-то внутри его поднималось и падало, поднималось и падало — он не мог объяснить эти чувства словами.

Юджиния съела почти все.

— Ты никогда так не делал. — Она смотрела на него влюбленными глазами. — Мне очень понравилось.

Там действительно вкусно готовили.

— Это было первое место, где ты ел?

Он кивнул задумчиво. Это было первое и единственное место, где он ел итальянскую еду, всего лишь десять дней. А потом долгие ночи и мечты о ней и неспособность заснуть от голода, так как внутри все сосало и кололо — хотелось до одурения есть.

— Ты закончила?

— Я еще хочу.

Он поцеловал ее в глаза за это.

Хозяин подбежал к ним, помогая встать, жирный, обрюзгший итальянец. Хотя все было оплачено, посетители набирали еду, проходя мимо витрины.

Он помнил, с каким пренебрежением и брезгли востью хозяин относился к нему, к ним, тогда — они питались на талоны, — делая вид, что не понимает, даже когда показывали пальцем. И переговариваясь на итальянском с рядом стоящей женщиной, худосочной сукой, его женой, любовницей или партнершей. Как же передергивались плечи Александра от каждой реплики, брошенной презрительно по-итальянски, когда он пытался выбрать что-то и показать… Он помнил, но не стал напоминать хозяину. Добро должно возобладать. Людям надо прощать. Или не надо?

Юджинии почти удалось подавить удивление, что он никак не отблагодарил хозяина, отодвинувшего ей стул и помогшего встать. Она поняла, что что-то произошло между ним и хозяином. Это же был ее вежливый Александр. Она была чувствительна сверх обычного и поэтому ничего не спросила. Хотя незаметно, стоя спиной к столу, обронила на него бумажку. Американское воспитание брало верх.

Александр спокойно выслушал благодарность хозяина, не сказав ничего, и они направились к выходу.

Уже у самого выхода они услышали, как хозяин сказал:

— Сэр, не хотели бы вы взять «манджари» с собой? Он долго посмотрел на него, Юджиния никогда

больше не хотела увидеть такой взгляд, и они вышли. Сразу на улице она поцеловала его в губы.

— Спасибо. Мне понравилось целоваться на улице. Они сделали это еще.

— Я целый час ждала. Измучилась… Он улыбнулся.

— Я понял…

И они шли, целуясь безостановочно, вперед.

На углу оживленного перекрестка он остановился.

— Что бы ты хотела? Весь Рим — твой.

— Теперь мы будем гулять и беспутничать по лучшим и худшим ресторанам, кабакам и барам Рима — день и ночь.

Ему понравилась эта идея его жены. И они гуляли день и ночь, только пить Юджинии он все равно не разрешал. Максимум два легких бокала вина в день. Но это был прогресс, для нее. При папе она с невероятным трудом получала один. Но Юджиния не возмущалась. Она была терпелива.

В этот вечер он повез ее на свою любимую площадь Навону. Это была необыкновенная площадь. Со всех сторон она была окружена зданиями из прошлого века, замкнута и имела только три выхода. В центре ее распластался широкий тяжелый фонтан с массивными античными фигурами. Площадь была каменная (как почти все в Риме — из камня). Площадь художников. Нищих и туристов. Художников, которые выставляли свои треножники прямо на площади, в центре, недалеко от фонтана, и сидели, кутаясь в воротники поднятых курток, кофт, тужурок, пальто, шуб, фуфаек. — в шезлонгах, креслицах или стульчиках, искрящимися глазами поглядывая на любопытных, рассматривающих их творения. Хорошие это были художники или плохие, он не знал. Вообще, выставляющиеся на улице — мало хорошего. Но в Риме все перекручено и переверчено.

Золотоволосую художницу в шубе он запомнил тогда, зимой, и навсегда. Это был интересный случай. Она сидела, закутавшись в поднятый воротник искусственной шубы, а рядом с ней стояло несколько великолепных по цвету работ. Цвет был чудесный, варьирующийся в гамме от голубой лазури до темно-морской ярко-страшной синевы. Это был уникальный цвет. Цвета — доминирующие на трех небольших работах. Добиться такого цвета было, видимо, необычайно трудно, и как добились — непонятно.

К тому времени, через три месяца, он уже изъяснялся как-то по-итальянски и обожал этот легкий звучный язык. Остановившись около работ, он долго не мог отвести взгляда, возвращаясь от остальных к этим трем.

А потом сказал:

— Мадам, это удивительные работы, я никогда не видел таких красок. Вы прекрасная художница.

Она отвела воротник, открыла лицо и устало улыбнулась.

— Это не я нарисовала, это работы моей дочери, ей пятнадцать лет.

— Что? — вырвалось у него, он не поверил. Они разговорились. Все три работы необыкновенного синего цвета принадлежали кисти девочки.

— У меня есть ее офорты, я вам покажу, если хотите.

Он, конечно, хотел! Она раскрыла папку и показала небольшие работы, выполненные в той же манере. Сюжеты картин были просты, но их очарование и тональность, те чувства, которые они вызывали, не поддавались описанию словами. И сам цвет — он был необычаен. Скрипка, ноты, стан, вазы, цветы, картина на синей стене.

— Вам нравится? — спросила художница.

— Да, очень, — ответил он. — Они прелестны. Они очаровательны.

— Она мило рисует, — сказала художница.

— А сколько стоит одна картина? — и он указал на самую маленькую работу.

Она сказала; это было его двухмесячное пособие на жизнь. Но это не было дорого для картины.

— Расскажите мне о ней. О девочке.

Она рассказала ему, но сейчас он уже не помнил деталей истории. И иногда очень жалел, что, несмотря на уникальную память, забывал то, что хотел помнить.

Он вел за плечи Юджинию по площади, молча, и просто дышал запахом этой каменной старины. У него кружилась голова. Он столько раз бывал здесь. Они обошли фонтан, и Юджиния задержалась посмотреть фигуры. И когда ее взгляд остановился там, где у мужской скульптуры выпирала нижняя часть, — он закрыл рукой ей глаза. Она улыбнулась, он почувствовал это по своей ладони, по мышцам ее лица.