Онлайн книга «Иван Путилин и Клуб червонных валетов»
|
– А кто знает, доктор, может быть, в этой благодатной природе кто-нибудь плачет, тоскует. Мысль моя о мозговом переутомлении Путилина получила реальную окраску. «Ну разумеется, он – переутомился. Ему во всем чудятся ужасы преступлений, злодейств». На пятый или шестой день нашего пребывания в имении Зеленые лужки, принадлежащем X., Путилин обратился ко мне: – Итак, все спокойно? – Все. – И в этом ты твердо уверен? – Полагаю. Думаю. Убежден. – Подойди ко мне! Я с живейшим любопытством подошел к моему великому другу. – Смотри прямо! Голос его зазвенел знакомой мне резкостью. – Куда? – Все прямо. Видишь ли ты там, вдали, красивую усадьбу, расположенную в лощине? – Вижу. – Ты не знаешь, кому она принадлежит? – Откуда я могу это знать? Я первый раз в этой местности… Я пристально, сильно заинтересованный, впился взором в эту усадьбу. Большой белый каменный дом. Он выдается из парка, густого, тенистого, которым, словно кольцом, охвачен. – Это недалеко отсюда. Всего с полверсты. Прекрасно. Дом как дом. Усадьба как усадьба. Дальше-то что? Гениальный сыщик чертил палкой по песку. – Там, доктор, дьявол живет… – тихо пробормотал он. – Как дьявол? – Очень просто. Там живет лютый помещик… – Почему «лютый», отчего ты называешь его дьяволом? Я во все глаза глядел на знаменитого сыщика. А утро было на редкость хорошее: в воздухе немолчно звучала песнь птиц, к которой робко, несмело примешивался стук травяных кузнечиков. – Тюи-тюи… Ку-у-ку! Ку-у-ку!.. Тюи-тюи.. – Ток-ток-ток… Чик-чик-чик. Природа справляла свой великолепный пир. Гимн ее несся к тому бездонному небу, где жаворонки купаются в синеве воздуха и где они так сладостно поют. Путилин выпрямился. – Слушай. Сегодня поутру ко мне пришел крестьянин этой проклятой усадьбы. Она принадлежит… – Кому? – Не догадываешься? – Нет. – Она принадлежит богатейшему дельцу из «потомственных русских дворян», награбившему деньги и решившемуся отдохнуть на «новой земле». Это Ехменьев – барин хоть куда. Он женат… Одна дочь от прежней жены в пруду утопилась. – Но при чем же здесь ты, Иван Дмитриевич? – Слухом земля полнится, доктор. Крестьянин – он арендует у барина хуторок один. Как его угораздило узнать, кто я, – не знаю, знаю только, что он мне поведал историю. В лицах, в подлинных диалогах я ее изображу тебе… – Батюшка, ваше превосходительство, спасите! – Кого? Что? Почему? – Лютый помещик живет у нас. Нас всех в кабалу взял. Ты ему и так, и этак работай. – Кто же он? – Ехменьев. И-и, зверь, одно слово! Шкуру дерет с человека. – А чем же? – А чем попало. Бьет мужика, который ему задолжался, а сам таково гневно кричит: «Будете с… с-ны… понимать теперь, как на волю стремиться?! Мы, божьей милости, отцов ваших на конюшне драли, а вы – о свободе возмечтали?! Бить вас! Всю дурь выбить из ваших хамьих костей». – Да это еще что… Мы, значит, привыкли, чтобы нас били. А вот как он супружницу свою мучает. – Ты, доктор, понимаешь, что я насторожился. – Как же мучает он супругу свою? – спрашиваю его. Ухмыляется он. – Вот до чего ревнивый черт – не приведи Господи! Одно слово – зверь лютый! Не только к господам ревнует, к парню каждому. А барыня Евдокия Николаевна – хо-ро-о-шая барыня, не только лицом, а прямо, можно сказать, обхождением всем. Уж она, голубка, никого не обидит, никого без внимания не оставит. А он, постылый, мучениям ее предает. – Каким же таким мучениям? – А вот на глазах ее бить, драть, сечь велит Ирод великий тех, значит, кого барыня любит. Держит ее, а сам кричит своим палачам: «Растяни, всыпь до последней кожи! Пусть полюбуется!» Сомлеет, это, барыня, дух в ей от жалости сопрется. – Подлец ты, самый настоящий подлец! И что ты это делаешь? Ведь кровь их, мужиков, на тебе, проклятом, отольется! Хохочет только лютый помещик. – Жалко? – За тебя стыдно… Путилин в волнении прошелся по саду. – Ты понимаешь теперь, что рассказал мне крестьянин? – Понимаю, Иван Дмитриевич. – И ты… ты полагаешь, что я могу оставить это дело без расследования? Я, стало быть, должен быть немым свидетелем того, как лютый помещик будет предавать мучениям, издевательствам всех, вплоть до своей горемычной жены? Что я мог ответить благороднейшему человеку? Борьба во мне происходила: с одной стороны, мне дорого было его здоровье, с другой, – я чувствовал, что он глубоко прав. Разве не было необходимо расследовать и, главное, пресечь, зверства лютого помещика? Это был зверь, по-видимому. Когда мы заканчивали наш разговор, к нам подошел высокий, рослый господин с толстым лицом, обрамленным густой каштановой бородой. – Позвольте представиться: соседний помещик Евграф Игнатьевич Ехменьев. И он протянул мне руку. Как-то невольно я отшатнулся. Противно было пожимать руку подлецу. Путилин выразительно поглядел на меня. Это был особенный, путилинский взгляд. – Вы-с господин Ехменьев? – чрезвычайно ласково и любезно спросил гениальный сыщик, находившийся «на отдыхе». – Я-с. – Я очень, очень рад познакомиться с вами. Это доктор мой, ипохондрик, нелюдим. Подходили члены семьи X. – Нашли нашего великого, непобедимого? – смеясь, спрашивал сам X., обращаясь к Ехменьеву. – Орла видно по полету! – расхохотался лютый помещик деланным смехом. – А ястреба – по когтям? И когда Путилин это произнес, Ехменьев вздрогнул. – Почему вы называете меня ястребом, ваше превосходительство? – Это я в ответ на ваше птичье сравнение, вы меня – орлом, я вас – ястребом. – Тюи-тюи-тюи!.. – Чок-чок-чок!.. Прозрачной дымкой окутывается старинный барский сад. Пахнет левкоями, резедой, настурциями. Ночь, благодатная летняя ночь, полная особой, нежной прелести, уже спускает свой полог над полуспящим имением. В кустах прибрежных влюбленно |