Книга Последняя милость, страница 16 – Луиз Пенни

Оливье добавил к этим яствам еще и свою семгу. Для детей, которые, пользуясь полной безнадзорностью, вволю лакомились разнообразными сладостями, был приготовлен пунш.

Именно таким образом всегда проходил réveillon у Эмили Лонгпре, праздничный рождественский ужин, который обычно, по квебекской традиции, продолжался далеко за полночь. Эмили организовывала все точно так, как это делала ее мать, а до этого еще ее grandmère [28] , в этом же самом доме, в этот же самый вечер. Заметив порхающую среди гостей Эм, Клара подошла к ней и обняла за тонкую талию.

— Тебе помочь?

— Нет, дорогая. Я просто хочу убедиться в том, что всем гостям весело и хорошо.

— Нам всегда очень хорошо у тебя, — совершенно искренне сказала Клара, расцеловав Эм в обе щеки. На губах остался соленый привкус. Эмили явно плакала в этот рождественский вечер, и Клара понимала почему. На Рождество все дома заполняются не только живыми гостями, но и призраками тех, кого уже нет рядом.

— Так когда Санта-Клаус собирается отцепить свою бороду? — поинтересовался Габри, присаживаясь рядом с Руфью на потертый диван у камина.

— Сукин сын, — пробормотала Руфь.

— Стерва, — парировал Габри.

— Вы только посмотрите туда, — вмешалась в их обычную перепалку Мирна, обрушив свой немалый вес на противоположный край дивана, в результате чего Руфь и Габри чуть не катапультировались. Она показывала рукой с зажатой в ней тарелкой на группу молодых женщин, которые стояли у елки, увлеченно критикуя прически друг друга. — Похоже, эти барышни считают, что их поход в парикмахерскую прошел неудачно.

— И это истинная правда, — сказала Клара, озираясь по сторонам в поисках стула. Но комната была заполнена людьми, оживленно переговаривающимися друг с другом на французском и английском. Не обнаружив ничего похожего на стул, Клара в конце концов села на пол, поставив наполненную разнообразными яствами тарелку на журнальный столик. Питер подошел к ней.

— О чем разговор? — поинтересовался он.,

— О волосах, — ответила Мирна.

— Беги, пока не поздно, — посоветовал Оливье, наклоняясь к Питеру. — Мы с Габри уже обречены, но ты еще можешь спастись. Кажется, на соседнем диване идет увлекательная беседа о простатите.

— Садись! — Клара схватила Питера за пояс и потянула его вниз. — Вон тем девушкам возле елки, похоже, не нравятся их волосы.

— То ли еще будет, когда у них наступит климакс, — со знанием дела сказала Мирна.

— О простатите? — переспросил Питер у Оливье.

— И о хоккее, — вздохнул тот.

— Эй! — окликнула их Клара. — О чем вы там говорите?

— Как сложно быть женщиной… — скорбно начал Габри. — Сначала у нас начинаются все эти месячные, потом нас лишает девственности какой-то бездушный самец, потом рождаются дети и мы больше вообще не принадлежим себе…

— Мы отдаем лучшие годы своей жизни всяким неблагодарным мерзавцам и эгоистичным отпрыскам, — подхватил Оливье.

— И вот когда мы наконец-то можем заняться собой, записаться на курсы гончарного искусства и тайской кухни, ба-бах…

— Наступает климакс, — объявил Оливье звучным голосом диктора Си-Би-Си.

— Какая трагедия! — резюмировал Габри.

— Первые седые волосы. Вот это настоящая трагедия, — сказала Мирна.

— А как насчет первых седых волос на подбородке? — поинтересовалась Руфь. — По-моему, это ничуть не лучше.

— Полностью с тобой согласна, — рассмеялась присоединившаяся к ним Матушка. — Особенно когда они длинные и жесткие, как проволока.

— Не забывайте еще об усах, — сказала Кей, присаживаясь на уголок дивана, который освободила для нее Мирна. Габри встал, уступая место Матушке. — Мы торжественно пообещали друг другу, — продолжала Кей, кивая на Матушку и переводя взгляд на Эм, которая беседовала с кем-то из соседей, — что если одна из нас окажется в больнице в бессознательном состоянии, остальные обязательно выдернут его.

— Шнур аппарата жизнеобеспечения? — решила уточнить Руфь.

— Нет, седой ус, — ответила Кей, взглянув на пожилую поэтессу с некоторым беспокойством. — Надо проследить, чтобы тебя исключили из списка посетителей. Матушка, возьми это себе на заметку.

— Я взяла это на заметку еще много лет назад.

Клара отнесла свою опустевшую тарелку к буфету и через несколько минут вернулась с залитыми взбитыми сливками бисквитами, шоколадными пирожными с орехами и лакричным ассорти.

— Мне удалось стащить их с детского стола, — сообщила она Мирне. — Если тоже хочешь попробовать, лучше поторопись. Детки становятся все более бдительными.

— Я лучше позаимствую у тебя, — ответила Мирна, попытавшись схватить с тарелки кусок бисквита прежде, чем ее руку настигнет карающая вилка Клары.

— Плохо быть заядлым любителем чего бы то ни было, — заметила Мирна, глядя на почти опустевший огромный бокал Руфи. — Это делает вас зависимыми.

— А вот тут ты ошибаешься, — сказала Руфь, перехватив взгляд Мирны. — Для меня алкоголь просто лучшее из всех лекарств. Когда я была подростком, таким лекарством для меня было признание, в юности — одобрение, в тридцать лет им стала любовь, ну а в сорок им на смену пришло шотландское виски. Правда, последний период несколько затянулся, — признала она. — Но оно способствует хорошему пищеварению, а это единственное, что меня сейчас по-настоящему интересует.

— Для меня лучшее лекарство — это медитация, — сказала Матушка, доедая третью порцию взбитых сливок с фруктами и бисквитом.

— Кстати, неплохая мысль, — подхватила Кей, поворачиваясь к Руфи. — Почему бы тебе не навестить Матушку в ее центре? От ее медитаций из кого угодно вылезет все дерьмо.

После этого неаппетитного заявления все замолчали. Клара лихорадочно пыталась отделаться от омерзительной картины, возникшей перед ее мысленным взором, и была благодарна Габри, который отвлек ее внимание, достав какую-то книжку из стопки, лежащей под журнальным столиком.

— Кстати о дерьме, — сказал он, демонстрируя ее окружающим. — Это же книжка Сиси. Наверное, Эм купила ее на презентации Руфи.

— Предатели, — пробормотала Руфь. — Благодаря вам она продала не меньше книг, чем я.

— Вы только послушайте это, — сказал Габри, открывая «Обретите покой». Клара заметила, как Матушка подалась вперед, собираясь встать, но Кей крепко взяла ее за руку, удерживая на месте.

— «Таким образом, — начал читать Габри, — совершенно ясно то, что любые цвета, так же как и эмоции, тлетворны. Не случайно все отрицательные эмоции ассоциируются с определенным цветом. Красный — это цвет гнева, зависть имеет зеленый цвет, а депрессия — синий. Но что получится, если смешать все цвета вместе? Мы получим белый цвет. Цвет божественности и равновесия. А разве не к равновесию стремимся мы все? И единственный путь достичь его — это удерживать все эмоции внутри, спрятав их под покровом белого цвета. Это и есть Li Bien, древнее, освященное веками учение. Эта книга научит вас скрывать свои истинные чувства, защищать их от враждебного и пагубного воздействия окружающего мира. Li Bien — это древнее китайское искусство росписи изнутри, когда все краски и эмоции остаются в середине. Это единственный способ достижения мира, гармонии и покоя. Если все люди научатся удерживать эмоции внутри себя, не будет ни раздоров, ни зла, ни жестокости, ни войн, ни насилия. Я указываю вам и всему миру путь к обретению покоя». — Габри захлопнул книжку. — В ее сегодняшней выходке не было ничего ни от Li Bien, ни от всяких прочих инь-яней.