Книга Белки в Центральном парке по понедельникам грустят, страница 206 – Катрин Панколь

— Большое тебе спасибо, Младшенький, — прервала его Гортензия. — Этого мне достаточно. Дальше я как-нибудь сама. А насчет джеллабы у Шаваля в голове ты, кстати, ничего не выяснил?

— Нет. Тут я позорно буксую. Мне еще в этом плане расти и расти…

— Так что, до встречи через семнадцать лет? — вернула его Гортензия из эмпиреев на грешную землю.

— Ладно, — вздохнул Младшенький. — Но я тебе еще звякну в Нью-Йорк проведать.

Гортензия чмокнула его в рыжую макушку и распрощалась.

Дома у матери в кабинете еще горел свет. Гортензия толкнула дверь. Жозефина сидела на полу перед грудой красных, голубых, белых и желтых карточек, разложенных по стопкам. Она брала карточку, переносила ее из одной стопки в другую, всовывала в середину… Дю Геклен лежал неподвижно, уткнувшись мордой в передние лапы, и смотрел на нее исподлобья.

— Что это ты делаешь?

— Работаю.

— Над книгой?

— Да.

— А что это за карточки?

— Красные — это Кэри Грант, желтые — Юноша, белые — реплики Кэри Гранта, которые я выписываю из книг, а синие — обстановка, ситуации, другие персонажи.

— Хитро.

— Когда у меня в голове все устаканится, останется просто сесть и писать… И оно само пойдет. Осторожно, не наступи!

Дю Геклен предупредительно заворчал. Он охранял работу Жозефины. Если кто попытается сломать это сложное сооружение, будет незамедлительно укушен. Гортензия рухнула на диван в углу, сбросила туфли и потянулась.

— Ох, ну и денек выдался! Сплошная беготня!

— Откуда ты сейчас?

— Мам, ну я же тебе говорила, ты забыла, что ли? Мы ужинали у Жозианы и Марселя.

— Ох, прости. Я в последнее время все забываю. Ну как ужин?

— Нормально. Младшенький все-таки тот еще кадр… Знаешь, на чем он теперь зациклился? Хочет на мне жениться.

— Однако!

— А еще он теперь умеет читать мысли. Говорит, что у него в голове вроде как радиоприемник… Хотел прочесть мне целую лекцию о толщине проводов, но я не прониклась.

— И что же он вычитал? Чьи мысли он читал?

Гортензия заколебалась. Ей не хотелось рассказывать матери все подряд. Пришлось бы говорить об Анриетте, а Жозефина не виделась с ней со дня похорон Ирис. Анриетта совершенно исчезла из их жизни. Собственно, она никогда в ней, по сути, и не фигурировала. «Помню, когда мы были маленькими, Зоэ все жаловалась, что у нас нет родственников. Я-то всегда думала, что так оно и лучше. Мне всегда претила стадность. Любой коллектив уродует индивидуальность, превращает человека в тупого барана».

— Ну, Младшенький прочитал, что Марселю надо реструктурировать свой бизнес. Он все объяснил отцу, тот пришел в восторг и тут же взял его на работу Его и Жозиану.

— Это хорошо… Жозиане было так скучно сидеть дома. Когда мы с ней в последний раз виделись, она сказана, что хочет еще одного ребенка. По-моему, это было немного неразумно.

Жозефина потерла нос. «Раньше, — подумала Гортензия, — этот жест меня буквально выводил из себя». Условный рефлекс: это означало, что жизнь не сахар, что нет денег, что папа их бросил, что мама все время грустит.

— Послушай, солнышко, мы с тобой толком еще не успели поговорить… Эта работа в Нью-Йорке — это серьезно?

— Вполне.

— Точно?

— Боишься, что меня умыкнут наркоторговцы или я попаду в притон?

— Ты куда-то едешь, а я ничего не знаю… Где ты будешь жить? Что это за работа? Кто тебе ее предложил, этот, как его…

— Фрэнк Кук.

— Ну и кто это? А вдруг с тобой что-нибудь случится?

— Ничего со мной не случится, это вполне надежный и адекватный человек. Помнишь Николаса, моего друга там, в Лондоне?

Жозефина кивнула.

— Ну вот, он с ним поговорил, они вместе составили мне договор, Николас все проверил, узнал, что это за человек… У меня будет своя квартира, адрес, телефон, ты будешь мне звонить. Можешь даже приехать в гости, если хочешь. Там есть отдельная комната для гостей. В общем, все в ажуре. И кстати, я и Филиппа попросила проверить, и он тоже сказал, что все в порядке. Тебе полегчало?

Когда Гортензия упомянула Филиппа, Жозефина разволновалась. Сердце у нее забилось, и она, запинаясь, переспросила:

— Ты встречалась с Филиппом?

— Ну да. Мы с ним довольно часто видимся, иногда обедаем вместе, он мне часто советует… Он же мне, кстати, и спонсора подыскал, когда я делала витрины.

— Да?..

Гортензия лукаво взглянула на мать. Та сидела, переплетя пальцы, и нервно обдирала заусенцы.

— Валяй, мам. У тебя же накипело. Спрашивай!

— Нет-нет…

— Да чего там! Сама знаешь, ты скрытничать не умеешь. По тебе можно все как в книге читать.

Жозефина виновато улыбнулась:

— Я правда так предсказуема?

— Мата Хари из тебя еще та. Ну так что? Что тебе рассказать?

— У него все хорошо? — застенчиво начала Жозефина.

— И все?

— Ну… Понимаешь…

— Так вот, слушай. У него все хорошо, он живет один, он красивый, умный, талантливый мужчина и свободен как птица. Но ты тоже не сиди сиднем, потому что на таких всегда большой спрос.

— Там Дотти…

— Дотти вернулась жить к себе, и насколько я могу судить, Филипп совершенно не был в нее влюблен. Он просто помог ей в трудную минуту.

— Вы с ним говорили обо мне? Он спрашивал, как у меня дела?

— Нет.

— Это, наверное, плохо…

— Не факт. Он тактичный человек. Скорее всего, он считает, что раз я твоя дочь, это не повод использовать меня как почтовый ящик. К тому же вы оба взрослые люди, вам посредники не нужны.

— Раньше он посылал мне цветы, книги, открытки… И писал всегда что-нибудь двусмысленное. Например, в последний раз это была цитата из Камю: «Обаяние — это когда тебе говорят да, хотя ты ни о чем и не просил».

— И что ты ему на это ответила?

— Ничего, — созналась Жозефина.

— Ничего?! — взревела Гортензия. — Мама! В конце-то концов! Чего тебе еще надо?! Чтобы он валялся у тебя в ногах и бряцал цепями?

— Я же знала, что он живет не один…

— Естественно, если ты не будешь отвечать на письма, ему это рано или поздно надоест! Он же нормальный человек, не святой! Черт знает что! У тебя, конечно, миллион дипломов и степеней, но в любви ты полный ноль.

— Конечно, у меня нет такого опыта и уверенности, как у тебя, дорогая… Я же всю жизнь в обнимку с книгами.