Онлайн книга «Белки в Центральном парке по понедельникам грустят»
|
Но звонить она не стала. Пойдет сама. Не будет дергать Младшенького. Сердце у нее успокоилось и забилось как обычно. Скорее бы завтра!.. В половине первого ночи зазвонил телефон. Гортензия встала, сняла трубку: Младшенький. — Гортензия, ты меня звала? — Нет. — Звала! Я настроился на твою волну и услышал. — Настроился на волну? — Да. У меня все лучше получается! Я видел твой офис, других ребят… Джулиан — хороший парень. — Дело не в Джулиане… — Знаю. Гэри, да? — Да, — неохотно признала Гортензия. — На меня вечером такая тоска напала… Я решила, что мне совершенно обязательно надо его увидеть. И тогда я действительно подумала о тебе… — Так надо было позвонить. — Ну, я не решилась. — Ступай повидайся с ним, Гортензия! Иди! А то еще заболеешь! Я так и вижу какую-то желтую гнойную болячку… Знаешь, как психологические проблемы превращаются в физические болезни? — Все так серьезно? — Я долго думал, Гортензия. Он хороший парень, ты будешь с ним счастлива. Собственно, ты ведь давно уже его любишь… Тот, остроносый, мне не понравился. — Ты и его видел? — Конечно! — Младшенький! Немедленно прекрати читать мои мысли! Это очень неделикатно. — Ой, ну это же не всегда работает… Только когда ты сама обо мне думаешь, это настраивает меня на нужную частоту. А если ты обо мне не думаешь, ничего не выходит. — Ну хоть так. — Так что, ты пойдешь к нему? — Да. Завтра понедельник… — Вот и хорошо. Они помолчали. Младшенький дышал в трубку. Он хотел еще кое-что прибавить. — Марсель поговорил с Анриеттой и Шавалем? — нарушила Гортензия тишину. — Да! Это было грандиозно! Все закрутилось очень быстро. В мире теперь все несется галопом, надо привыкать… О том, что предстоят перемены, раньше говорили абстрактно, теперь это все принимает конкретные формы. Потому-то и нельзя терять времени… — Так как все прошло, расскажи! — У Анриетты все отобрали. Отец был категоричен. Он даже выставил ее из квартиры. Там истекал договор аренды, и он просто не стал его продлевать. Оставил ей только алименты. И знаешь, что она сделала? Поселилась в том же доме консьержкой! — Да ты что! — Я же тебе говорил, у нее силенок и яду еще о-го-го. Предыдущая консьержка съехала, у нее сын переводится в другую школу, в пригороде. Так что Анриетта решила сэкономить на жилье. Комната, отопление, телефон — все бесплатно, да еще можно всех жильцов обирать. Уверяю тебя, она там на всех нагонит страху. Знаешь, что я тебе скажу — эту даму не захочешь, а зауважаешь. — А Шаваль что? — Шаваль в нокдауне. У него старуха мать умерла, и он вообще свихнулся. — Умерла скоропостижно? — Несчастный случай. Сбила машина на проспекте Великой армии. Какой-то министерский сынок проскочил на красный свет. Шаваль до сих пор хнычет… А когда отец его вызвал и сказал ему, что с ним покончено, он даже не нашелся что ответить. Сидел там, рыдал и просил прощения. Тряпка, просто тряпка! — А Пищалка? — Она его приютила. Он живет теперь у нее. Судя по всему, она так счастлива, что теперь даже почти хорошенькая. Она показывала папе фотографию: они с Шавалем в обнимку на улице Пали-Као, и знаешь, во что он одет? В джеллабу! — Ах вот оно, значит, что! — Бесславный конец бесславного человека. — Да уж, закрутилась вся эта история и правда будь здоров. — Весь мир набирает обороты, Гортензия. Он меняется. Вот посмотришь… Нас еще ждет много сюрпризов. Все будет развиваться на бешеной скорости. Так что тебе тоже надо меняться и для начала признать, что ты влюблена в Гэри. — Мне так страшно, Младшенький, ты даже не представляешь! — Свои страхи надо преодолевать. Иначе ты останешься как есть и начнешь повторяться. Для тебя это конец. Ты же не хочешь повторяться, дорогая моя? Ты же никогда не боишься. Не бойся и своих чувств. Научись любить. Вот увидишь, это так здорово! Пришел черед Гортензии примолкнуть. Она приглаживала взъерошенные волосы и теребила уголок страницы. — А как, Младшенький? Как это сделать? — Сначала разыщи этот мостик и войди в домик. А там, глядишь, все пойдет само. Все будет хорошо! — Да где этот чертов домик? Я на днях была в парке, так его и не нашла. — Это очень просто. Я посмотрел в Гугле. Заходишь в парк с того входа, что напротив твоего дома, идешь по главное аллее, и метров через пятьсот будет киоск с пончиками и водой. Оттуда поворачиваешь налево и дальше прямо до большой зеленой таблички «Дом шахмат и шашек». Там поворачиваешь направо — и перед тобой этот мостик. А там все время прямо. — Только ты тогда не настраивайся на мою волну, ладно? А то я собьюсь. Мне и так будет трудно… — Ладно. Ты, главное, сама поменьше обо мне думай. А то когда думаешь, оно само собой настраивается. В понедельник она стала собираться с утра. Приняла душ, помыла голову, высушила волосы и побрызгала лосьоном, чтобы блестели. Она тряхнула головой, и в воздухе словно рассыпалась солнечная пыль. Подвела глаза коричневым карандашом, тронула ресницы темно-коричневой тушью, припудрила и слегка нарумянила щеки и совсем чуть-чуть провела по губам красной помадой. Надела то самое черное платье на молнии, которое уже раз принесло ей удачу: в нем она познакомилась с Фрэнком Куком. Пускай оно ей поможет еще раз!.. Скрестила пальцы, подняла глаза к потолку, пробормотала коротенькую молитву. Она не больно-то во все это верила, но мало ли, попробовать стоит. Она нацепила зеленую босоножку, которую купила накануне, и, спотыкаясь, принялась искать вторую. Куда она запропастилась?.. Гортензия опустилась на четвереньки и полезла под кровать. Ощупью, чихая от пыли, нашла босоножку, сдула с нее пыль и встала перед зеркалом. «Господи! Если у меня сердце все время будет так колотиться, романтика у нас долго не продлится. Меня придется везти в ближайшую больницу на носилках. Хватит ли у него любви обхватить меня вместе с носилками?..» Гэри… Она уронила руки вдоль тела. Улыбка Гэри… Улыбка столь же неповторимая, как его спина в толпе. Улыбка человека уверенного в себе, но не чересчур. Уверенного, но не заносчивого. Улыбка человека щедрого, который видит весь мир, а потом смотрит на тебя и словно дарит этот мир тебе. Только тебе. Как будто только ты достойна, чтобы мир сложили к твоим ногам. Как будто над миром — ты, ты и только ты. |