Онлайн книга «Белки в Центральном парке по понедельникам грустят»
|
Ни одного нежного слова. Ни одного слова про любовь. Ни одного такого слова, чтобы цветы зацвели в ее душе. Он так сильно и часто злился, что уже никогда не говорил ей таких чудесных слов, как раньше. Они больше не совершали воображаемых путешествий, больше не говорили: «Ну все, мы едем в Верону и будем целоваться под балконом у Капулетти». Каждый теперь сидел в своем углу. Он со своими заботами, своей матерью, сестрой, Лысым, а ей так хотелось, чтобы он с ней поговорил. Чтобы сказал, что считает ее красивой, что она прикольная и так далее. Нужно выбить все эти драмы у него из головы. Он чувствует себя ответственным за мать, за сестру, за все эти счета, которые нужно оплачивать. Зажат в новой жизни, в которой ровным счетом ничего не понимает. И потерял ориентир, его компас сбился. У него остался единственный ориентир: она, Зоэ. И она почувствовала себя сильной, мощной — как компас, который всегда показывает на север. Она посмотрела на пакет «Шокобарокко», потрясла, и оттуда выпала последняя шоколадка. Она взяла ее, поднесла ко рту, остановилась, подозвала Дю Геклена и протянула шоколадку ему. — Держи, тебе-то наплевать, толстей сколько влезет… И прыщей у тебя не будет… А ведь правда, у собак никогда не бывает прыщей. Ни прыщей у них не бывает, ни возлюбленных, которые ужас как огорчают. Собаки рады одной-единственной шоколадке. Они облизываются и виляют хвостом. Только вот у Дю Геклена нет хвоста. Никогда не знаешь, когда он действительно доволен. Ну или нужно угадывать по глазам. Зоэ вскочила и со всех ног побежала к матери, спросить, можно ли Гаэтану приехать к ним на Рождество. Ифигения сидела на кухне, держа на коленях выходную сумочку — красивую сумочку, искусственная кожа под крокодила, застежка под «Гермес». Нужно быть зорким как сокол, чтобы углядеть, что кожа искусственная. Волосы у нее были настолько обычного цвета, что Зоэ не сразу ее узнала. Мало того что волосы не переливались всеми цветами, они еще были аккуратно приглажены и висели, обрамляя лицо, подобно убору античной вдовы. Она рассказывала Жозефине о своей встрече с доктором-подологом и очень возмущалась: — Если человек ищет работу, разве это повод, чтобы обращаться с ним как со скотиной, мадам Кортес? Вот вы как думаете? — Нет, конечно… Вы абсолютно правы, Ифигения. Очень важно сохранять собственное достоинство. — Пф! Достоинство! До чего старомодное слово! — Ну отчего же? Нужно вновь ввести его в обиход… Вы не позволили, чтобы о вас вытерли ноги, и это прекрасно. — Дорого стоит это ваше достоинство! Как пить дать он меня не возьмет. Я, может, и шибко упрямая, но он такие вопросы задавал! У меня не было другого выхода, кроме как сказать, что это не его дело. Обе женщины замолкли. Ифигения теребила застежку сумки из ненастоящего крокодила, а Жозефина кусала губы, пытаясь выработать стратегию спасения Ифигении. Из радиоточки на кухне неслись звуки джаза, и Зоэ узнала трубу Чета Бейкера. Она навострила уши, чтобы услышать название песни и проверить, не ошиблась ли она, но тут голос Ифигении перекрыл дикторский текст: — Что будем делать, мадам Кортес? — Вас же вроде никто не гонит из привратницкой? Пока есть время… — Я носом чую неприятности… Надо найти трюк, чтобы они не могли меня выставить. — У меня, кажется, есть идея. — Говорите же, мадам Кортес, я слушаю. — Можно составить петицию… петицию, которую все подпишут, с требованием оставить вас на работе… И если вдруг управдому придет идея вас прогнать… В конце концов, все решает собрание владельцев дома. — Это хорошая идея, мадам Кортес. Очень хорошая! А вы составите мне эту петицию? — Да, и всех обойду, чтобы подписать. Вы в хороших отношениях с жильцами, Ифигения? — Да. Только Бассоньериха меня ненавидела, но с тех пор… Она издала сдавленный хрип, имитирующий предсмертный стон мадемуазель де Бассоньер, зарезанной на помойке в их доме [27] . — С тех пор как она усопла, я больше ни с кем не ссорюсь. — Ну и отлично! Мы составим петицию, и если вас станут выгонять, потрясем ею где надо, и управдом уймется. — Ну вы сила, мадам Кортес! — Спасибо, Ифигения. Просто мне не хочется вас терять. Вы замечательная консьержка! Зоэ подумала, что Ифигения сейчас расплачется. Ее глаза заблестели от слез, но она взяла себя в руки, насупила черные брови и ответила: — Вы меня растрогали, мадам Кортес. Никто никогда мне не говорил, что я хорошо делаю свою работу. Люди со мной очень любезны, но никто никогда меня не хвалит. Они считают, что это в порядке вещей… Ни тебе «Спасибо, Ифигения!», ни «Вы молодчина!». Никогда не заметят: «О, лестница сияет как хрусталь! Вы волшебница!» Ничего подобного! Словно им абсолютно все едино, выкладываюсь я или нет. — Ладно, Ифигения! Не берите в голову! Оставят вам вашу привратницкую, обещаю. Ифигения шмыгнула носом и постаралась успокоиться. Чтобы унять чувства, она протрубила губами отбой — коронный звук ненастроенной трубы — и, глядя Жозефине прямо в глаза, спросила: — Вот скажите мне, мадам Кортес… Есть одна штука, мне непонятная. Когда дело касается других, вы бьетесь, как раненый лев, а когда речь о вас, любому позволяете садиться себе на шею и ездить верхом… — О! Серьезно? — Ну конечно! Вы не умеете защищаться… — Может, просто со стороны виднее. Про других всегда все ясно. Сразу видно, что нужно сделать, чтобы помочь, а вот как помочь себе — непонятно… — Вы, конечно, правы… Только вот отчего так получается? — Я не знаю… — Вы считаете, что у людей недостаточно уважения к себе? Что они не считают себя достаточно важными? — Может, и так, Ифигения… Мне всегда кажется, что люди умные, а я глупая. И всегда так было. — Вы когда займетесь этой петицией, мадам Кортес? — Сейчас вот пройдут праздники, а там, если управдом пойдет в атаку, мы предпримем контрнаступление. Ифигения кивнула и встала, застегивая пальто и сумочку из ненастоящего крокодила, зажатую под мышкой. — Боюсь, мне вас за целую жизнь не отблагодарить за все, что вы для меня делаете. Когда Ифигения ушла, Зоэ уселась напротив матери и заявила, что у нее тоже есть проблема. Жозефина вздохнула и потерла крылья носа. — Ты устала, мам? — Нет… Надеюсь, мне удастся выполнить обещание, данное Ифигении… — А Гортензия-то где? — Пошла слоняться по Парижу в поисках идеи… |