Книга Ложь во спасение, страница 27 – Ольга Егорова

Сосредоточиться на работе не получалось.

Евгений сидел за столом, заваленным чертежами. Но вместо чертежей перед глазами стояли пятна крови на спортивном костюме.

И еще, ему все время казалось, что все вокруг смотрят на него как-то странно. Как будто знают то, чего знать не могут, но все равно знают. Видят по глазам. Ведь говорят же, что глаза – зеркало души, и если сейчас на самом деле в его глазах отражается то, что происходит в душе, коллегам по работе, имевшим несчастье в эти глаза заглянуть, остается только посочувствовать.

Евгений то и дело оглядывался по сторонам, хотя и знал, что в кабинете никого, кроме него, нет. В очередной раз убедившись в этом, проверял свои руки. Под ногтями не осталось и следов земли – после того, как все закончилось, он несколько раз тщательно намылил руки и сполоснул холодной водой из пластиковой канистры. Руки были чистыми. Они даже не пахли землей. По рукам никто бы не догадался, что два часа назад в лесопосадках он закапывал в землю тяжелый и объемный пакет.

Внутри лежали топор, тряпка, которой вчера вечером Яна мыла полы в гостиной, и спортивный костюм.

Руки по-прежнему дрожали. От нервного напряжения и от физической усталости. Мокрая от вчерашнего дождя земля была плотной и тяжелой, пришлось попотеть, чтобы выкопать яму нужных размеров. Пальцы скрючились от холода и от усилий. Ему даже показалось, что он больше никогда не сможет их разогнуть – так и будет всю оставшуюся жизнь ходить, сжимая в каждой ладони по одному невидимому теннисному мячу.

Лопату он выбросил по дороге.

С глухим стуком ударившись о землю, она покатилась вниз и упала на дно траншеи, проходящей вдоль трассы.

Теперь не осталось ничего, что могло бы напомнить о вчерашнем происшествии. Ничего, кроме самих воспоминаний. Воспоминания прочно и надолго поселились в голове, они мелькали перед глазами, сменяя друг друга. Ни закопать в лесу, ни выкинуть в траншею их было невозможно. С ними, теперь уже ничего не поделаешь, придется делить остаток жизни. Той самой, которая еще вчера казалась подарком небес, а сегодня превратилась в вечное наказание.

Забыв постучаться, распахнула дверь и вошла в кабинет Люба Федорова, кадровичка.

Евгений вздрогнул и спрятал руки под стол.

– Привет, – сказал он ей охрипшим голосом, изо всех сил стараясь не выдать своего испуга.

– Простыл, что ли? – Люба, по-своему истолковав причину этой хрипоты, прошествовала мимо него к окну и взяла с подоконника большой белый горшок с двумя лопоухими кактусами. Объяснила, кивнув на кактусы: – Вам здесь они все равно не нужны, а у меня в кабинете фиалка сдохла. Теперь подоконник пустой. Я возьму, ладно? Кактусы – они неприхотливые, если даже здесь растут, беспризорники, то у меня цвести непременно будут!

Некоторое время он смотрел на Любу непонимающими глазами, потом согласно кивнул, интуитивно догадавшись, что она ждет от него именно этого. Но все же так и не понял, о чем она его спрашивала.

– Ты какой-то странный сегодня, Шевцов, – сообщила Люба, продвигаясь мимо него к выходу и обнимая большой белый горшок двумя руками. – Если болеешь, сидел бы дома. Кто тебя на работу-то гонит?

– Мне проект в Москву отправлять надо, – почти честно сказал Евгений.

– Ну, если проект, – без выражения ответила Люба и вышла из кабинета, прикрыв дверь ногой.

Евгений выдохнул, чувствуя, как у корней волос собираются крошечные капли выступившего пота.

Интересно, так будет всегда? Холодный пот и дрожь в пальцах – это когда-нибудь кончится? Или он обречен на эти муки до конца жизни?

Снова, в который раз уже, он попытался сосредоточиться на чертежах. И снова ничего не вышло – руки дрожали, а глаза видели все, что угодно, только не чертежи. Чертыхнувшись, он вышел из кабинета. Словно под обстрелом, пересек приемную, в которой, кроме секретарши Нади Гориной, невесть откуда собралась целая толпа народу. И все дружно замолчали и дружно на него уставились.

– Я в ларек, за сигаретами, – сообщил Евгений, чтобы что-то сказать. Хотя в общем-то никто у него ни о чем не спрашивал.

Черт, да почему же они все на него так смотрят?! С каким-то напряженным, внимательным, но очень подозрительным сочувствием? Или все-таки кажется?

Выйдя на улицу, он завернул за угол здания. Ледяной ветер гнал по серому, в темных пятнах вчерашних луж, асфальту последние осенние листья. Оглядевшись по сторонам, Евгений достал из кармана мобильник и набрал сотовый номер Яны. Пальцы, и без того скрюченные, на холоде сразу задеревенели.

Она сразу взяла трубку.

– Ты сейчас можешь говорить? – спросил Евгений, в глубине души надеясь, что Яна сейчас говорить не сможет и ему не придется рассказывать ей о пережитом кошмаре.

Это было странное, необъяснимое ощущение – ведь для того и вышел он на улицу, чтобы услышать ее голос. Чтобы поговорить и чтобы рассказать. Отчего же теперь?… Может, потому, что так отчетливо вдруг вспомнились ее глаза, ее потемневший взгляд, полный страха и недоверия?

– Сейчас, подожди секунду, – ответила она, разрушая на корню его надежды. В трубке слышались фортепьянные гаммы, которые с каждой секундой становились все тише. – Ну вот, теперь могу. Ты почему до сих пор не позвонил?

– Сама позвонила бы.

– Ни секунды свободной не было, Жень. Ты как?

– Плохо.

– И я – плохо. Руки дрожат.

– И у меня дрожат. Ян, я тебе сказать хотел… – Да?

Евгений снова огляделся по сторонам – никого поблизости не было, но все же на всякий случай он прикрыл трубку ладонью. Ему понадобилось глубоко вздохнуть, чтобы решиться наконец начать разговор.

– Ян, я не знаю, что это было. Только мой костюм, который ты вчера постирала… Он… В общем, не отстирался.

Он хотел сказать это спокойно. Но голос, зажатый между ладонью и трубкой, прозвучал жалобно, не по-мужски.

– Черт, надо было в машинку бросить, – досадливо вздохнула она в ответ. – Я просто плохо соображала вчера, прости. Да и вообще, не нужно было его стирать. Лучше было выбросить сразу…

– Я выбросил уже. Только ты меня не поняла. Он, этот костюм… Он вчера был чистый. А сегодня…

Черт, да как же это сказать?!

– Я тебя не понимаю, Жень.

– Я сам себя не понимаю! Только костюм вчера был чистый, – упрямо повторил он. – Я сам видел. Я ведь сам его вешал, ты помнишь? А сегодня утром он висел на балконе такой, как будто… Как будто его вообще не стирали.

– Как это – вообще не стирали?

– А вот так, Янка, – ответил он, с досадой ощутив, что никакого облегчения этот разговор ему не принесет. Не нужно было на это надеяться. – Как будто его вообще не стирали! Не стирали – это значит: не замачивали в холодной воде в алюминиевом тазу, не насыпали в этот таз порошок и… Что там еще обычно делают? Я сам, своими глазами, видел сегодня утром эти пятна. Те самые пятна… Ну, теперь ты меня понимаешь?