Книга Розовая пантера, страница 32 – Ольга Егорова

— Здравствуйте, Маша.

Голос на том конце был незнакомым — трудно, невозможно было соединить в один образ этот голос и эти глаза, это были части из двух совершенно разных картинок, разрезанных на кусочки, которые нечаянно перепутали. Она уже ничего не хотела.

— Это Глеб.

— Здравствуйте, Глеб.

— Извините, не смог позвонить раньше… Ваше предложение остается в силе?

— Остается в силе, — ответил кто-то за нее, потому что у нее не было сил говорить.

— Отлично. В таком случае я подъеду через несколько минут.

— Я вас жду, — ответила она и опустила трубку, огляделась по сторонам: в комнате не убрано, нужно бы навести порядок, и пыль на полках уже дней пять, наверное, не вытирала. Нужно было…

Снова раздался звонок. Она долго смотрела на телефонную трубку. Подумала — это опять он, может быть, передумал, понял наконец, что все это глупость, горячечный бред, что нет и не может быть ничего между ними. Все понял и все решил за нее. Подняла трубку и на самом деле услышала его голос:

— Маша, вы же мне адреса не сказали.

Он появился спустя минут двадцать. Позвонил в дверь, она вздрогнула. «Ну не может же он в самом деле пройти сквозь стену», — успокоила себя по дороге, открыла, увидела его глаза.

— Привет, — сказал он, не переступая порога.

Она увидела большой пакет в его руках, из него выглядывало одетое в фольгу горлышко шампанского, виднелись оранжевые шары апельсинов, источая любимый с детства запах.

— Привет, — ответила она, — проходи.

Он переступил порог, поставил пакет на пол, наклонился, принялся развязывать шнурки на ботинках. Она все смотрела на него, пытаясь уловить хотя бы одну знакомую черту в его движениях. Ничего не было — абсолютно чужой человек, продолжал оставаться чужим, пока не поднял глаза, и так все время. Это ощущение сводило ее с ума, никак не хотело покориться примитивному сознанию, все требовало от нее настойчиво какого-то шестого, или седьмого, или бог знает какого по счету чувства, которое смогло бы примирить ее с двойственностью этого образа.

Она провела его за собой в комнату. Он выложил на столик между креслами апельсины, шампанское, коробку шоколадных конфет.

— Ты любишь шампанское?

— Люблю, — ответила она и поставила на стол два фужера.

— Ну вот, — улыбнулся он, — теперь я хоть что-то про тебя знаю. Но мне этого мало. Расскажи еще что-нибудь.

«Не о погоде же», — промелькнула мысль. Она опустилась в кресло и принялась рассказывать, изредка поднимая глаза и снова опуская. Взгляд плавал — в бокале с искрящимся шампанским, скользил — по оранжевым долькам апельсинов, прыгал — с полки на полку, везде пыль, которую так и не вытерла. Снова поднимала глаза — глоток воздуха, и снова взгляд убегал, а она задыхалась, но терпела до последнего, когда без воздуха уже было совсем невмоготу — снова смотрела в его глаза и продолжала рассказывать. Ни о чем — о себе:

— Я здесь родилась. В этой квартире на Большой Садовой. «Скорую» вызвал отец, а они задержались, как обычно. А я торопилась. Пришлось прямо здесь роды принимать. Мы здесь долго жили, а потом в центр города переехали. С мамой. А отец остался.

— Разошлись родители?

— Да, разошлись. Мама сразу замуж вышла, через месяц, а отец умер через полгода от сердечного приступа.

— Ты его очень любила, своего отца?

— Да, я его очень любила. С ним всегда было интересно. Он был такой, знаешь… Шутил все время. Понимал все. Иногда приду из школы домой расстроенная, мама пристает — что случилось, расскажи да расскажи. А он говорил ей: «Оставь ее, Вера. У нее просто грустные хромосомы, и ничего ты с этим не поделаешь». Смеялся, и мне сразу легче становилось. Он генетикой занимался.

— Сколько же тебе лет было, когда…

— Одиннадцать. Я с ним хотела остаться, с отцом. Только он меня сам попросил, чтобы я за мамой смотрела. И берегла ее. Вот мне и пришлось жить с ними. С мамой и отчимом. А на отца я тогда обиделась — мне казалось, что он от меня отказался. Бросил. Потом только поняла.

— В таком возрасте очень остро…

— Очень остро. Ты даже не представляешь, насколько остро. Я два раза из дома убегала, бродяжничала, в подвалах на подстилках каких-то ночевала, потом меня милиция домой приводила. Один раз таблеток наглоталась, нитроглицерина. Мне тогда четырнадцать было. Еле откачали. Я однажды отчима случайно дома застукала… с женщиной. Вот и наглоталась тех таблеток. А матери ничего не сказала.

— А потом?

— Тебе правда интересно?

— Правда.

— Сергей, отчим мой то есть, он человек очень влиятельный и богатый. В администрации еще тогда важный пост занимал, а теперь… Да ты слышал его фамилию — Бирюков.

— Бирюков?! Ты хочешь сказать, что Сергей Бирюков — твой… Ничего себе! Бывает же такое!

— Бывает, наверное.

Она смотрела на него, раздумывая, почему вдруг стала рассказывать этому человеку о том, о чем никогда и никому не рассказывала. Это его удивление, этот восторг по поводу ее «великого родства» неприятно смутил ее. Теперь уже не хотелось рассказывать. Про цветы, которые мать положила на гроб отцу — розы, точно такие же, абсолютно того же оттенка, которые держала она в руках, счастливая, во время пышной свадебной церемонии, выходя замуж за того, другого. Про свою ненависть к цветам. Про комнату, в которой она за один день отодрала шелковые нежно-лиловые обои, искалечила подвесной потолок, повыдергивала все лампочки, пошвыряла на пол дорогущие потолочные плитки, истерзала кухонным ножом невиданное в то время чудо — ламинат. Про то, как подметала три месяца полы в соседнем подъезде, как купила на заработанные деньги дешевые обои. Как клеила их на стены, вся перемазавшись клеем. Как упрашивала мать нанять машину, чтобы перевезти мебель из старой квартиры — диван, шкаф, письменный стол, книжные полки, рулон старого, так и не пошедшего в дело линолеума. Как снимала занавески — вот с этого окна, как упиралась, вцепившись в старый отцовский аккордеон, невразумительно мычала в ответ на справедливый в общем-то вопрос: кто на нем будет играть, Машка? Притащила-таки вместе с книжкой, случайно оказавшейся на полке в прихожей, — «Молекулярно-цитологические основы…». Как воровала сигареты на рынке. Как строила свой мир, государство внутри государства, как рисовала ночами, как воевала — отчаянно… Не хотелось уже ни о чем рассказывать.

— Ну, а что дальше было?

— Ничего не было. То есть было все, как обычно бывает. Десятый класс здесь начинала, окончила в Москве. И одиннадцатый тоже.

— Почему в Москве?

— Я там у тетки жила. Они планировали, чтобы я потом в московский какой-нибудь вуз поступила. Я не захотела, вернулась. Стала жить здесь, в старой квартире. Два раза поступала на биофак в университет, и два раза одного балла не хватило. Не прошла, в общем, по конкурсу. На работу устроилась.