Онлайн книга «Злые боги Нью-Йорка»
|
– Что с тобой стряслось? – мягко спросил я, подходя к кровати. – У меня началась лихорадка, – проскрипела она пересохшим горлом. – Когда ты возвращалась от рыбного прилавка? Птичка, когда это началось? – У меня красные точки, и дышать больно. – Миссис Боэм очень о тебе беспокоится. – Я знаю. Простите, что я так всех утруждаю. Я сидел на краю кровати, готовясь произнести откровенную ложь, сказать, что она ничуточки никого не утруждает. Удрученно спорил с собой, сказать ли очень больной девочке, что ее друга и вправду разорвали на части, или дать другу уйти неотомщенным. Мне нужны ответы, однако этот разговор ранит маленького птенчика до костей. Но еще не успев ничего сказать, я заметил одну странность. – А о чем вы разговаривали, прежде чем ты пошла за рыбой? – будничным тоном спросил я. Взгляд Птички скользнул к окну, глаза внезапно стали бездонными и непроницаемыми. – Не помню, – прошептала она. – Тут есть вода? Я поднес чашку к губам Птички и смотрел, как она осторожно двигается, просто кукла, а не девочка. Потом я поставил чашку на место. – А если я скажу, что миссис Боэм очень расстроилась и уже рассказала мне о вашем разговоре? Правда на грани лжи. Чуть дернулась. На волосок, кожу чуть подцепило булавкой. – Она хочет отправить меня в церковный приют, – вздохнула Птичка. – И я пойду, если она и вправду так меня не любит. Я сказала, я заплачу за чашку, мне жаль, что все так вышло, но она продолжала твердить «лучше подходит». Я думала, вы позволите мне остаться, если она не будет слишком клевать вас. Если она не уговорит вас. Но я уйду, когда мне станет лучше. – Тогда нам лучше не оставлять тебя без свекольного сока. Или это шелковица? Сразу и не разберешь. Мне бы не хотелось еще раз увидеть на лице Птички такое выражение. Птенчики злятся, когда ты разгадываешь их шарады. В одно давнее утро Вал вымазался дикой клубникой, надеясь увернуться от работы по выделке лошадиной шкуры – лошадь пала от бешенства, – и пришел в ярость, когда эта проделка ему не помогла. В конце концов, дубление – отвратное занятие. Но Птичка вспыхнула и поникла, как взрослая. Цветок вины, а следом – падение подстреленного в воздухе голубя. Мне хотелось сказать, чтобы она разучилась так делать, чтобы снова злилась, как все дети. – Припарка горячевата, – сказала она уже нормальным голосом, чуть улыбаясь. Обаяние, следующее за разоблачением. Она взглянула вниз. Искусно нанесенные на шею и грудь красные пятнышки едва начинали розоветь под резко пахнущим мешочком. Она уселась и резко шлепнула его на столик. – Обычно свекольный сок не расплывается. Я стащила одну свеклу из кладовки, перед уходом, а потом попросила мальчишку-газетчика порезать ее перочинным ножиком. – Хитро. – Так вы не злитесь? – Я определенно разозлюсь, если ты не сможешь прекратить лгать хотя бы на десять секунд. Она чуть прищурилась, оценивая. – Тогда мир. Я больше не рассказываю байки. Она выбралась из простыней и уселась передо мной по-индейски. – Спросите меня о чем-нибудь. Я замешкался. Но из нее уже вытянули столько жил – наверное, и мы тоже, – что в милосердной отсрочке не было никакого милосердия. Поколебавшись еще секунду, я снял шляпу и положил ее на красно-синее лоскутное покрывало. Глаза Птички вновь расширились при виде очевидного знака – в ее сторону торопятся какие-то мрачные вести. – Ты знаешь женщину по имени Шелковая Марш? – спросил я. Девочка вздрогнула и рывком села на колени, испуганная ручка стиснула простыню. – Нет-нет. Нет, я никогда… Остановилась, поморщилась, прекрасно понимая, что уже выдала себя, и медленно выдохнула через рот. – Она здесь, да? Она меня нашла. Я не вернусь туда, я… – Ее здесь нет. Мне не следовало пугать тебя. Я и не собирался, но мне нужны ответы. Они для меня важнее твоего отдыха. Прости. Птичка, когда ты сказала, что они собираются разорвать кого-то на части… Мы нашли тело. Примерно твоих лет, может, чуть старше, и из того же дома. Птичка помолчала. Сдвинулась на кровати, высвободив из-под себя ноги, и спросила идеально ровным тоном: – Откуда вы узнали, что мы из одной норы? – Мне помогли его опознать, хотя я до сих пор не знаю его имени. А ты… ну, твоя рубашка. И еще ты сказала, что… кого-то поранят. И в прошлом году ты болела ветрянкой. Посмотри сама. Птичка изогнулась посмотреть на две почти исчезнувшие оспинки у основания тонкой шеи, а потом подняла голову с неожиданной и сердечной ухмылкой. Один из нижних зубов у нее был кривым и дружелюбно подталкивал соседа. – Вы, мистер Уайлд, круто рубите. От вас ничего не скроешь. Это потому что вы в «медных звездах»? – Нет, – признался я, радуясь, что она больше не расстраивается. – Это потому, что я привык работать барменом. Она глубокомысленно кивнула. – Ну, вы правильный человек, правильнее многих. Я такое сразу замечаю. Простите, что пыталась поначалу вас надуть, но это… Птичка откашлялась, еще одна неприятно взрослая привычка, от которой мне хотелось ее избавить. – Что вы хотите узнать? – Правду. – Вам она не понравится, – уныло сказала она, теребя подол рубашки. – Не надо. – Как звали твоего друга? – Лиам. У него не было фамилии. Он пришел с верфей, выпрашивал там объедки у матросов и грузчиков. Пришел к нам два года назад. Сказал, что устал давать бесплатно то, за что по справедливости следует платить, и что у Марш хотя бы неплохо кормят. Я застыл. Стараясь не выдать языком тела слова, которые я не выпущу изо рта, даже истекая кровью. Такому не должно быть места на земле. – И что случилось с ним вчера вечером? Птичка пожала плечами, беспомощно и апатично. – Вчера вечером пришел человек в черном капюшоне. – Человек в черном капюшоне – это тот, кто поранил Лиама? – Да. – Ты знаешь, как его зовут? – Никто не знает, и как он выглядит, тоже. Я думаю, он какой-то дикарь. Может, краснокожий индеец или турок. Иначе зачем ему прятаться? Я мог бы назвать несколько причин, но не стал ими делиться. – И как вышло, что ты оказалась вся в крови? Птичка стиснула зубы, яростно захлопнутая дверь. – Мне не хочется об этом говорить. Это кровь Лиама. Я вошла и увидела… не хочу говорить. Я подумал подтолкнуть ее, но потом с отвращением отбросил эту мысль. Есть еще немало вопросов, незачем твердить о худших. |