Онлайн книга «Джип из тыквы»
|
Поверю, что жизнь налаживается. Поверю в себя. Рискну отпраздновать победу, символически пригублю шампанское, запью его водкой и не остановлюсь, пока не превращусь в бессмысленную тварь, бьющуюся в корчах на полу в собственной рвоте, ненавистную и ненавидящую, гнусную, подлую, жалкую… Я не хочу, чтобы это снова случилось, но я знаю, что будет именно так. Остановить эту карусель я не могу. Но я верю, что сумею с нее спрыгнуть. В капельнице размеренно тикает лекарство, я перевожу взгляд на потолок и лежу тихо-тихо, как будто неживая. – О чем ты думаешь, детка? – спрашивает мама, осторожно гладя мою руку ниже того места, куда входит игла. – О будущем, – честно отвечаю я. – На этот раз оно будет прекрасным, обещаю. – Конечно, – соглашается мама. Она не верит, что я говорю правду, но никогда не оставит меня без помощи. Зря. Зря. Зря. Ей следовало убить меня в зародыше. Но мама добрая, и она меня все еще любит… Поэтому я убью себя сама. Белка горячим языком лижет мою мокрую соленую щеку. Я понимаю, что мне привиделся дурной сон, но никак не могу успокоиться – всхлипываю, шмыгаю носом и даже икаю. Мне отчаянно жаль себя, сына, маму… Какую маму?! Это же был сон, только сон! – Лежать, Белка, – велю я собаке, надеясь, что теплое тело рядом заменит мне спасательный круг, держась за который я не утону в пучине скорби… Фу! Какой дурной пафос! – Это я не тебе сказала «Фу!», вернись, пожалуйста! – спохватываясь, объясняю я Белке, но она уже вернулась в кресло, оставив меня в кровати одну. Я боюсь засыпать, но ничего не могу поделать – отключаюсь. И снова тону в той же самой пучине. – Ты уходишь? – спрашивает мама, нервно тиская передник. Она оглядывает меня, пытаясь понять, куда это я собралась, и при виде моего непритязательного наряда немного успокаивается. На мне старенькие джинсовые шорты с бахромистым краем, простая бельевая майка и шлепки-вьетнамки. На голове парик, но его я ношу даже дома, потому что мои собственные волосы – жалкое зрелище, а я самолюбива. – За сигаретами сбегаю, – вру я, разжимая кулак и показывая мятую сторублевку. Сумки у меня нет, так что непохоже, что я собралась в дальний путь. Вообще-то в последний. – Не задерживайся, – просит мама и торопливо добавляет, чтобы я не подумала, что она желает меня контролировать: – А то пюре остынет и будет невкусным. – Твое пюре не бывает невкусным, – возражаю я. – Ты лучшая в мире… Я хочу сказать «мама», но это прозвучит слишком пафосно, а я не хочу, чтобы задним числом она заподозрила, что я сказала ей «прости-прощай». Поэтому говорю: – Ты лучшая в мире повариха, – и тороплюсь выйти за дверь. Саньки нет дома, и это хорошо. Я бы не выдержала, полезла бы к нему обниматься и сказала бы какую-нибудь глупость вроде: «Не забывай меня, сынок». Это не значит, что я хочу, чтобы сын меня забыл. Не хочу. Но понимаю, что вспоминать он будет не лучшие наши годы, а это именно то, от чего я хочу его избавить. – Ты скоро вернешься?! – мама высунулась с балкона и кричит мне вслед, как в детстве. – Скоро, – обещаю я и отворачиваюсь, чтобы она не прочла правдивый ответ на моем лице. Я никогда не вернусь. Ну разве что стану их добрым духом? Ангелом с белыми крыльями? На это, право, не стоит рассчитывать. Я знаю, что заслужила ад. Я – само зло. «Ты должна научиться делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать», – шепчет голос у меня в голове. Это цитата из Уоррена и одновременно эпиграф к роману маминых любимых Стругацких. Интересная мысль. В ней что-то есть. И я попробую. Из дальней дали доносится чей-то пронзительный тонкий крик. Я просыпаюсь в ужасе и не сразу понимаю, что это верещит мой новый старый телефон – подарок Клары Карловны. Пока ищу его и достаю из сумки, валяющейся под стулом, успеваю окончательно проснуться, поэтому мое «Алло?» не слишком вибрирует, однако Саныч все же спрашивает: – Ты в порядке? – Что есть порядок? – философски вопрошаю я, не решаясь ответить положительно. – В широком смысле слова – гармоничное, предсказуемое, ожидаемое состояние или расположение чего-либо, – без задержки сообщает Саныч. На столь развернутый ответ я не рассчитывала и позорно завершаю едва начавшийся умный разговор растерянным всхрюкиванием. Саныч смеется: – Есть еще вопросы? – Есть, – с вызовом говорю я. – Ты сам-то как? – В порядке! Я тоже улыбаюсь: – Ты шутишь – значит, будешь жить! А навестить тебя можно? – С одной стороны – да, а с другой – пока лучше не надо, – теперь уже Саныч философствует. – Свидание в больничной палате – это как-то не романтично, то ли дело – в осеннем парке, у пруда с уточками… – Утки и в больнице есть, – фыркаю я. – О том и речь! Давай чуть позже увидимся, когда я буду меньше похож на растение. – И больше на животное? Это звучит почти игриво. Мой внутренний цензор напоминает, что не время кокетничать, и я неловко меняю тему. Спрашиваю первое, что приходит на ум: – Саныч, а откуда у тебя этот телефонный номер? Он у меня всего-то пару дней, и я никому его не давала. – Мне участковый сказал. Ага! Я вспоминаю о своих подозрениях: – Так это ты его обо мне расспрашивал? «Спецслу-у-у-ужба!» – Отставить шуточки, спецслужащие бывшими не бывают, – говорит Саныч, фактически признаваясь, что наводил обо мне справки. – И как успехи? – спрашиваю я. – Что ты узнал? Поделись! Мне тоже очень интересно! – Нет, – твердо заявляет Саныч. – Ты должна сама. Он явно имеет в виду «ты сама должна вспомнить», а у меня в голове всплывает цитата: «Ты должна научиться делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать». – Сама. Да. В этом что-то есть, – бормочу я, и на этом мы с Санычем прощаемся до новых встреч в эфире. Я выключаю телефон и подхожу к окну. Непонятно, как давно наступило утро, потому что оно пасмурное, сумрачное – может, уже девять часов, а может, только семь… |