Книга Эпитафия шпиону. Причина для тревоги, страница 99 – Эрик Эмблер

Наконец вдалеке послышались приветственные крики. Шум толпы — если не считать воплей младенца на противоположной стороне улицы — стих, превратившись в неясный гул. Десять минут спустя в сопровождении оглушительных аплодисментов, здравиц и развевающихся флагов показалась процессия; впереди шествовал большой военный оркестр под управлением тамбурмажора с огромными закрученными усами.

Первыми шли «Авангардисты», относившиеся к себе очень серьезно. Они несли макеты ружей — как и следовавшие за ними члены «Балиллы», мальчики помоложе. По флангам шествовали обычные чернорубашечники. Тут были и «Сыны волка», итальянский эквивалент «Волчат», [76] а также две организации девочек: «Маленькие итальянки» и «Юность Италии». И очень много оркестров. Все это выглядело довольно внушительно, и процессии потребовалось сорок минут, чтобы заполнить площадь.

Когда прошли последние отряды, зрители хлынули мимо чернорубашечников на дорогу и двинулись на площадь.

— Идем, — прошептал Залесхофф.

Мы нырнули в толпу, которая увлекла нас за собой. Оглянувшись, я увидел, как сыщики локтями пробивают себе дорогу.

Добравшись до улицы, которая вела к площади, мы вынырнули из толпы и медленно пошли по тротуару к виа Маргерита. Шпики в штатском немного отстали от нас и двинулись следом, разглядывая по дороге витрины магазинов и жестикулируя — они явно испытывали облегчение, выбравшись из толпы.

Залесхофф улыбнулся:

— Они считают вас туповатым.

— Почему?

— Думают, вы до сих пор не знаете, что за вами следят.

— Я умышленно хотел создать у них такое впечатление.

— Помните, что теперь должны делать?

— Конечно.

Мы дошли до конца улицы. Вдоль виа Маргерита, по которой пролегал обратный путь процессии, заранее расставили чернорубашечников, готовых сдерживать толпу, которая хлынет с площади. Края тротуара уже занимали зрители, по большей части женщины и дети; они пожертвовали церемонией на площади ради возможности рассмотреть возвращающуюся процессию.

Залесхофф сделал вид, что намерен повернуть к виа Алессандро Манцони, в противоположную сторону от площади, но я остановился и показал на ждущих людей. Некоторое время мы изображали спор, потом Залесхофф посмотрел на часы, пожал мне руку и пошел в сторону Ла Скала. Я вроде бы колебался, затем принял решение. На бордюре позади чернорубашечника было свободное место; я встал там и приготовился ждать. Краем глаза я заметил, что шпики в штатском устроились у газетного киоска в нескольких ярдах от меня. Пока все по плану. Мы создали впечатление полной естественности происходящего: Залесхофф, по всей видимости, куда-то торопился, я же хотел еще раз взглянуть на шествие. Судя по их виду, сыщики жутко скучали.

Соборная площадь находилась ярдах в ста от того места, где я стоял. В пятидесяти ярдах от меня вход на площадь перегораживал кордон полицейских с саблями и в отороченных мехом треуголках. Позади них виднелась толпа, которую рассекут надвое, причем одна часть пойдет по тротуару за моей спиной. С площади доносились обрывки усиленных микрофонами речей, прерывавшихся приветственными криками, которые отсюда напоминали рев волн, обрушивающихся на галечный пляж.

— Современные «Балилла» и «Авангардисты» станут естественными наследниками фашизма. — Приветственные крики. — Италия достойна стать самым большим и самым сильным государством в мире. Италия станет самым большим и самым сильным государством в мире — такова воля дуче! — Рев. — Юные рекруты фашистской революции получат ружье, как юноши Древнего Рима получали тогу как символ зрелости… Это один из самых прекрасных и значительных праздников партии… Для истинного сына фашизма война — это высшее проявление его любви к родной стране. — Мне показалось, или рев, приветствовавший последнее заявление, был не таким громким? — Юные, будьте сильными!

Громкоговорители взвыли. Наконец все закончилось. Многочисленные оркестры заиграли «Юность». Громадная толпа запела:

Юность, юность,

Весна красоты,

Время превратностей жизни,

Твоя песня звучит и идет!

Полицейский кордон начал оттеснять зрителей, расчищая дорогу процессии. Я посмотрел на другую сторону улицы. Согласно плану, там должна находиться Тамара. Возможно, ее оттерли. Я уже начал волноваться, когда наконец увидел ее.

Толпа на противоположном тротуаре стала плотнее. Тамара оказалась зажатой между высоким толстым мужчиной с очень маленьким флажком и женщиной средних лет в траурной одежде. Я понял, что Тамара заметила меня, потому что она упорно смотрела в направлении площади. Я ждал; мое сердце билось чуть чаще, чем обычно.

Полицейским удалось разделить зрителей, и теперь стала видна площадь, где впереди колонны выстраивался оркестр, готовясь возглавить шествие к вокзалу. Я оглянулся. Толпа за моей спиной была очень плотной. Моих соглядатаев прижали к киоску. Один из них небрежно посмотрел на меня. Мне удалось вовремя отвести взгляд, и я сосредоточил все внимание на чернорубашечнике, стоявшем прямо передо мной. На вид ему было не больше двадцати лет, но со своего места я не видел лица и не мог судить, стоит ли рассчитывать на его сочувствие. Тут придется уповать на удачу.

В конце концов оркестр заиграл и медленно двинулся вперед. Пора. Я мысленно повторял одну простую фразу, которую мне предстояло произнести. Первый отряд «Авангардистов» пришел в движение и пристроился за оркестром. Тамбурмажор выпятил грудь, его ноги напряглись, он взметнул в воздух жезл, ловко перехватил и повернул. Оркестр зашагал по улице.

Теперь они были в пятидесяти ярдах от меня. Тридцать ярдов. Я с нетерпением ждал сигнала Тамары. Затем вспомнил свою роль и принялся отчаянно махать ей. Двадцать пять ярдов. Аплодисменты толпы становились громче, распространяясь по улице, словно волна по песчаному пляжу. Меня била нервная дрожь. Еще секунда, и будет поздно; план Залесхоффа пойдет прахом. Придется ему придумывать что-то еще. Музыка оркестра и крики толпы сделались оглушительными. Потом я увидел, что Тамара машет мне. Это был сигнал.

Я шагнул на мостовую и схватил чернорубашечника за локоть. Он уже приготовился замереть по стойке «смирно» и поэтому лишь слегка повернулся, пытаясь сбросить мою руку. Я не отступал.

— Моя жена, синьор! — крикнул я ему в ухо. — Мы потерялись в толпе, и она там, на другой стороне… Можно мне перейти?

Произнеся эту фразу, я отпустил его локоть и пошел через дорогу. Он что-то кричал мне вслед, но я не разобрал что. Все внимание чернорубашечника было сосредоточено на том, чтобы в нужный момент стать по стойке «смирно», и мой вопрос сбил его с толку, помешав меня остановить. Теперь было уже поздно. Я добрался до середины дороги.

Наверно, переход через улицу занял не больше восьми секунд, но мне они показались восемью минутами. Эти короткие мгновения я чувствовал себя так, словно ко мне прикованы глаза всего Милана — и, вероятно, был недалек от истины.