Книга Волки и медведи, страница 61 – Фигль-Мигль

На следующий день вскрылась Нева.

4

В тот день, когда вскрылась Нева, Город не опустил мосты. Их всегда разводили на ночь, и в летние месяцы гуляющие на городских набережных любовались чёткими силуэтами. Но вот ночь прошла, а величественная громада Литейного передо мной черно и тяжко вздымалась к низкому небу. Я не видел Большеохтинского, но чувствовал, что поднят и он.

Мост выглядел даже страшнее движения жёлто-зелёного льда в проплешинах тёмной воды под ним. Страшна была неурочность позы, мёртвая в дневном свете неподвижность, угрюмость его непредставимого веса, тяжесть чёрного цвета. Гуще воздуха спиралось вокруг затаённое ожидание катастрофы. Отчётливо, как птицы, сидели на фермах грядущие беды. Город в мгновение ока превратился в неприступную крепость, в необретаемый морок.

Я постоял, посмотрел и попёр восвояси. «Ну ты попал, – сказал Муха с ужасом. – Я поставлю раскладушку».

В расстроенных чувствах я посетил дальнюю аптеку.

В отличие от ближней – только дорогу перейти, – куда я постоянно ходил за тем-сем, от аспирина до нейролептиков, дальняя больше напоминала автовские аптеки с их полуклубной, рассчитанной на завсегдатаев жизнью. Не вполне легально, но уже многие годы там был оборудован процедурный кабинет, в котором всем желающим ставили – курсом или разово – капельницы. Смеси для капельниц делались на любой вкус – очистить кровь, снять стресс или алкогольное отравление либо, напротив, убиться дьявольским энергетическим коктейлем, – но у всех были красивые, любимые народом названия: «Лирика», «Фантазия», «Белая ночь» и целая линейка «Композиций». Особым почётом пользовалась «Композиция номер ноль» с опиатами и мепротаном.

Державший заведение фармацевт по кличке Фурик принадлежал к тому типу маленьких людей, которые всегда печальны: как будто в полном объёме открыли для себя истину «размер имеет значение». День-деньской он тихо возился с клиентами и лекарствами, а мимо шла жизнь – не всегда недобрая к маленьким людям, но никогда их по-настоящему не замечающая.

– Прокапаешься? – спросил Фурик, увидев меня.

Мы прошли в подсобку, где тесным рядом стояли медицинские кушетки, застеленные белыми простынями. Я лёг на крайнюю у стены. В этот час посетителей почти не было: чистился под суровым присмотром жены кто-то явно запойный да один из дружинников Миксера вперял в потолок тяжёлые, усталые глаза.

– Давно тебя не видел, – дипломатично сказал Фурик, разматывая капельницу. – Попробуешь номер семнадцать? Новый состав, в большом сейчас фаворе. Снимает тревожность, агрессию, пугливость, плаксивость, неспособность расслабиться, бессонницу, страх – и сопутствующие соматические и когнитивные нарушения. Большой спрос, серьёзно. Очень рекомендую.

Но я выбрал проверенную «Композицию № 13», с фенамином, кофеином и двойной дозой ноотропных.

– А чего радио молчит?

– Не хочет народ музыки. – Фармацевт оглянулся на дружинника и жену запойного. – Здесь у каждого своя в голове. Полежи, через пять минут поставлю.

Фурик был преискусный мастер, с аккуратными и смелыми руками, точным глазом, счастливой выдумкой, – и говоря о нём, я избегаю слова «талант» лишь по той причине, что ему самому его мастерство не приносило радости. Он не понимал, как можно гордиться изобретением «Композиции № 17» или даже интуицией, позволявшей ему широко уклоняться от прописей фармакологического справочника. Какие составы он делал для себя? Возможно, и никакие. В его крови текло поражение – изначальное поражение, поражение без битвы, к которой он не был допущен, – и ни один состав не растворил бы эту гниль.

Процедурная постепенно заполнялась, уже ждала за дверью на табуретках очередь. Как в любой очереди, в этой распускали языки и делились опытом, но попав под капельницу, люди замолкали и уходили в себя. Когда на соседнюю койку лёг невзрачный парень – всё у него было узкое: лицо, плечи и брючки, – я вежливо отвернулся. Он окликнул меня сам.

– Разноглазый, послушай. Мне тебя заказали.

Я не понял и приподнялся.

– Лежи, лежи. Я снайпер.

В работу снайперов новые мутные времена изменений не внесли. Как и прежде, их педантично точные выстрелы не отбирали жизнь, но отвратительно, непоправимо калечили. Частичный или полный паралич, проблемы с внутренними органами, умственная неполноценность – стоит ли перечислять подробно? Клиенты снайперов, не умирая, выбывали из списка живущих; Лига Снайперов оставалась в числе самых могущественных организаций, её члены, открыто носившие свои значки, вызывали ужас. Это был аккуратный грязный бизнес, почти как мой.

Я не стал спрашивать, кто заказчик: снайпер никогда бы его не выдал. И я спросил:

– Что именно заказали?

– Повреждение зрительного нерва. Полная слепота.

– Но это слишком сложный выстрел. Это затылочные доли, верно? Там же рядом ствол головного мозга, да и вообще… Вы не берётесь стрелять в голову.

– А я лучший, – сказал он без хвастовства. – Щелчок меня зовут, слышал?

Конечно же, я о нём слышал. По его милости Дом культуры чаще всего обогащался экспонатами с мучительными, изощрёнными увечьями.

– Вот увидел тебя, – продолжал он, поколебавшись, – и решил предупредить. Ты, наверное, не помнишь… всех клиентов не упомнить, я понимаю… Но ты как-то помог моему брату. Пошел навстречу.

– Неужели в долг работал?

– Ты с ним поговорил.

– И?

– На него, ты понимаешь, всегда и все только орали: дома, в школе и на заводе. А он был другой. Не такой, чтобы этот ор пошёл на пользу… или хотя бы без последствий. Тонкий он был, что ли… Тоньше нужного… по крайней мере, здесь. На него орут, а он внутри весь цепенеет. Особенно если несправедливо. Тебя-то, Разноглазый, нечасто обижали?

– Нечасто.

– Но тебе и всё равно, – сказал он, поразмыслив. – Здесь облают, там ты облаешь… Такой миропорядок. А он цепенел. – Снайпер не то вздохнул, не то с усилием перевёл дыхание. – Когда начинаешь что-то понимать в жизни, эти знания уже некуда применить.

Пока мы так вполголоса разговаривали, я не смотрел на него, а он, готов поклясться, не смотрел на меня. Здесь каждый предпочитал смотреть в потолок. А уж что потолок, вроде как один на всех, показывал каждому, оставалось угрюмо оберегаемой тайной.

В процедурной было тихо, только слабо шелестело дыхание – а может, это был шелест капля за каплей стекающих в кровь надежд и иллюзий. Я не помнил его брата, о котором он так упорно говорил в прошедшем времени, не помнил себя разговаривающим (надеюсь, что правильно уловил смысл, вложенный Щелчком в это слово).

– Если ты промахнёшься и я всё-таки умру, тебе тоже конец.

– Да. Но для этого надо промахнуться.

Я отыскал на потолке приятное пятно и стал в него вглядываться, ожидая, пока оно распахнётся окошком в вечность. «Композиция № 13» хорошо растеклась по телу, и я почувствовал в себе артерии и кровеносные сосуды – как, наверное, куст чувствует все свои веточки. И я был таким спрятанным под кожу кустом и трепетал на незнаемом ветру.