Книга Малышка, пойдем со мной…, страница 12 – Мартина Коул

— Как же ты могла оставить ее, Джен?

Лицо Жанетты сморщилось в тугой мяч, и она захныкала:

— Ну, мама, пойми меня. Не могу же я без конца сидеть с ней. Мне четырнадцать, я хочу общаться с друзьями.

— Вернее, трахаться с ними. Знай — мне все известно.

За толстым слоем макияжа Жанетта казалась такой юной, что сердце матери растаяло. Девочка очень испугалась, и это было заметно.

Джоани задержала взгляд на профиле дочери: она была бы симпатичной, если бы не налет вульгарности.

Она попыталась обнять Жанетту, но та отстранилась.

— Отстань, мама, прибереги нежности для своего ребенка.

Они с минуту сидели молча, после чего Жанетта спросила:

— Может, хочешь выпить?

— Да, принеси, пожалуйста.

Со стороны Жанетты это была просьба об извинении. Джоани знала об этом и простила ее. Одна дочь знает слишком много, другой не дано знать необходимого. Бог пошутил над ними, она была уверена в этом. Ей же хотелось, чтобы она могла пошутить над собственной жизнью.

Кира вскрикнула во сне, и она мигом вскочила, но Жанетта опередила ее.

Джоани наблюдала, стоя в дверях, как ее старшая дочь пестует младшую, и у нее отлегло от сердца.

Она поняла, что готова расплакаться. Она многое повидала в жизни.

Трудно сохранять счастливый вид, когда внутри идет процесс разрушения.

Малыш Томми был счастлив или, по крайней мере, близок к счастью. Приятно просыпаться, зная, что у тебя есть дело. У него рандеву, но не с доктором, как это обычно бывало, а с другим человеком. Но он никому не должен говорить об этом.

— Чего ты ухмыляешься? — Отец грубо прервал его мечтания.

— Просто радуюсь наступившему дню.

Отец засмеялся:

— И чего же ты от него ждешь? Больше еды?

Томми был сокрушен, но не клюнул на удочку.

— Еще налить чаю, папа?

— Наливай, сынок.

На мгновение Джозефа обуяло чувство вины. Он слишком строг по отношению к сыну, но ведь жить с ним — тяжкое испытание. Его сын такой чудной, в нем нет ничего, чем можно было бы похвастаться, а Джозеф не может без хвастовства — такова его природа. Никто на работе не знал о Томми, вернее, о его болезни — он позаботился об этом.

У Джозефа была приятельница, и она хотела, чтобы они жили вместе. Это такая проблема… Презрение, которое он питал к своему сыну, не способствовало ее решению. Но сегодня утром он не изыскивал повода для насмешек. Когда он ушел, атмосфера была на удивление спокойной.

Томми следил за отцом с балкона, пока тот не скрылся за углом. Затем он стал осуществлять свой план. Сначала — душ, после душа — облачиться в лучшую одежду и ровно в десять тридцать нанести визит своим новым друзьям. О, как он был счастлив! Такого в его жизни еще не было, и он хотел, чтобы все прошло без сучка без задоринки.

Он сожалел, что матери нет в живых. Она бы гордилась им. Бруеры — такие милые.

— Прекрати, Джон-Джон, пожалуйста!

Кира испугалась, когда брат выволакивал Жанетту за волосы из постели.

— Отвяжись, Кира!

Жанетта пыталась отцепить пальцы брата. Она заливалась слезами. Он буквально выволок ее в соседнюю комнату и, грубо толкнув на софу, заорал:

— Тебе что говорили, стерва, а?

Он был так разгневан, что глаза чуть не вылезали из орбит. Он наверняка что-то принял — и уж точно не легкую дурь.

— Что тебе, стерва, говорили? Никогда, слышишь, никогда не оставляй ее одну!

Кира была перепугана разворачивавшейся перед ее глазами сценой.

— Со мной все в порядке, Джон-Джон. Я прекрасно провела время! Томми позволил мне поиграть с Барби, а потом угостил чаем.

Джон-Джон в отчаянии ухватился за свои кудри.

— Ты только послушай ее, Джен! Она прекрасно провела время с великовозрастным типом, который до сих пор играет в куклы!

— Он хороший, Джон-Джон. Только слегка чудаковатый.

От Джоани, как всегда, исходил голос разума. Она понимала, что сын вполне способен изуродовать Жанетту, находившуюся в его руках.

Он залепил сестре пощечину и снова заорал:

— Барби! А что дальше? В следующий раз ты оставишь ее под присмотром Мерилина Менсона?

Он рвал и метал.

— Неужели до тебя не дошло, что вчера ее могли сцапать и на несколько недель упрятать в хренов приют? Эти подонки на все способны! Им было бы приятно сделать нам гадость. И где ты шлялась, когда весь дом стоял на ушах? Выкладывай, с кем спишь, и я разобью ему башку!

— Но ее же не сцапали. Так что успокойся.

Джон-Джон приблизился на шаг, и Кира вскрикнула. Только это остановило его от нападения на рыдающую сестру.

— Вот что, мама. Она будет теперь сидеть дома до второго пришествия. — Он погрозил Жанетте пальцем. — И только попробуй ослушаться!

Она вскочила и закричала; при мысли о том, что ее не выпустят из дому, весь страх улетучился.

— Не тебе решать, а маме! Скажи ей, пусть завязывает со своей работой. И вообще: если ты такой умный, почему ты не содержишь нас?

Ей ответила Джоани:

— Я никогда не брала от Джон-Джона ни пенни и впредь не возьму. Знайте это. В конце концов, это мой дом, и содержать его буду я.

Жанетта мерзко засмеялась.

— Вот и скажи ему об этом, потому что он считает, что это его дом.

С криком «Мне нужно готовиться к школе» она убежала в спальню.

Джон-Джон закричал ей в след:

— Ну и дела! Ты собираешься в школу?!

— Оставь ее, Джон-Джон, она получила урок. Кира, перестань плакать, дорогая. Что ты хочешь на завтрак?

— Мамочка, что я могу пожелать?

— Все, что хочешь, в рамках разумного, — улыбнулась Джоани.

Джон-Джон закрыл глаза от отчаяния. Кира красивая. Блондинка с голубыми глазами. Когда вырастет — будет супер. Но умом никогда не повзрослеет. Об этом, не хотелось думать.

Даже после этой грандиозной заварухи она оставалась совершенно спокойной. Ее восприятие настолько ограничено, что все неприятности будут забыты с первой же ложкой хрустящих кукурузных хлопьев.

Он прошел за ними на кухню.

— Жанетта права, мама. Может, тебе и вправду стоит бросить работу? Я как-нибудь сумею вас прокормить.

Джоани, наливая молоко, не ответила ему. Он знал, как она относится к наркотикам, а она знала, как он относится к проституции. Ситуация была тупиковой.

— Она испугалась, сейчас отойдет. — Без всякой связи Джоани продолжила: — Знаешь, он такой забавный. Довольно приятный, но очень уж толстый! Честно говорю тебе.