Онлайн книга «Лягушка в сметане»
— Я даже согласен, чтобы меня застрелили, но только в тот момент, когда я обнимаю тебя. — Отдохни! — Она счастливо засмеялась. — А я и отдыхаю. Ты была моим первым и вторым блюдом, а теперь ты мой десерт. — Какой ужас, — шутливо изогнулась она, сразу будто влипнув в его тело, — значит, ты людоед? — Не знаю никаких люд. Я — Вареед. И передо мной самая вкусная Варя на свете. — Ты ненасытный, — с нежным упреком сказала она, чувствуя, что против воли опять сама зажигается. Кто бы сказал ей две недели назад, что она — женщина безрассудная, Варя никогда бы этому не поверила. Время шло, бежало, ползло. — Который час? — наконец спросила она Вадима. Он посветил на часы своим тонким, как карандаш, фонариком. — Два часа ночи. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Укрылись курткой Вадима. На Вариной куртке — поверх тех двух, неизвестно чьих, брошенных на пол. — Расскажи мне что-нибудь о себе, — попросил Вадим. — Я не знаю, — растерянно отозвалась Варя. — У меня прежде ничего такого выдающегося в жизни не было. — А с нами сейчас происходит выдающееся? — Еще бы! Лежим в подвале, на полу дачного дома, куда пробрались тайком, взломав замок, и который по большому счету мне и принадлежит, запертые снаружи каким-то вооруженным мужиком… — Вон ты как… — протянул Вадим. — А я думал, ты имеешь в виду то, что произошло между нами. — Ты имеешь в виду, что ЭТО — выдающееся? — А ты так не считаешь? — Считаю. Но я нарочно отшучиваюсь, потому что боюсь… — Чего ты боишься? — удивился он. — Сглазить боюсь. Нет, не совсем так… — Она помолчала. — Почему-то прежде я всегда инстинктивно боялась серьезных чувств. Наверное, поэтому и за Бориса вышла. Мне казалось, что правильно жить именно так: спокойно и расчетливо. Не в смысле — все переводить на деньги. А в области чувств. Ведь если не чувствуешь к человеку, который живет рядом с тобой, какой-то особой страсти, то и большую боль он тебе не доставит… Вадим мысленно расхохотался. Он никогда не думал, что близкая по духу женщина прежде всего будет страдать теми же недостатками, что и он, и даже бояться того же… Однако они ступили на узкую дорожку, такой мостик из одной досочки — идет бычок, качается, вздыхает на ходу. Пока не свалится. Это про них. Как, оказывается, глупо было бояться такого восхитительного чувства! — Нет, Варюша, я вовсе не спрашивал тебя о выдающемся. Расскажи, какая ты была в школе. Чем увлекалась, кто тебе нравился? — В школе я ходила в драматический кружок. — Вон оно что! — понимающе проговорил Вадим. — То-то я никак одним словом не определю тебя. Кажется, что ты все время разная. А ты со мной играешь… — Однако из такой мелочи ты делаешь такие далеко идущие выводы! — фыркнула Варя. — Увы, по сути я вовсе не актриса. А то, что показалась тебе играющей какую-то роль, легко объясняется. Просто я растерялась. — Из-за моего появления? — Нет, из-за того, что случилось… ну, понимаешь, когда в какой-то момент кажется, что не один человек умер, а вся жизнь рухнула. — Ты испугалась, что осталась одна и тебе теперь не на кого надеяться? — Наверное, от всего понемногу. Или ты считаешь, что случившееся со мной — вещь обычная, сплошь и рядом женщины в тридцать лет остаются вдовами? В ее голосе прозвучал надрыв. Что-то Вадим никак не настроится на прежнюю волну. Когда они дышали и чувствовали в унисон. — А что там с драмкружком? — Я играла Лизу Муромскую в «Барышне-крестьянке». — Это пьеса такая? — Это повесть Пушкина такая. А мы ее написали как пьесу. Я до сих пор помню, как должна была в финале сказать по-французски: «Мэ лессэ муа донк, мсье, ву зэт фу!» Оставьте меня, сударь, вы сошли с ума! Вадим рассмеялся и опять прижал ее к себе. — Ах ты, моя актриса! — Странно, — хмыкнула Варя, — я до сих пор ни разу об этом не вспоминала… Ладно, расскажу уж тебе все. По ходу пьесы я должна была целовать одного нашего мальчика… — Погоди, а в каком классе это было? — В девятом. Вадик, перестань меня целовать, иначе я не могу сосредоточиться! Он на минутку оторвался от нее. — И как ты его целовала? — Никак, я отказалась это делать. — Целовать на виду у всех или вообще? — Тебе хорошо смеяться. Он был такой задавака. Парням хвастался: захочу — любая герла моей будет. И при этом он так выговаривал это слово, как будто оно было матерным. — Но этот же поцелуй не то, что целоваться с ним по желанию. — Все равно. Он с таким видом на меня смотрел, так своими губами двигал… не то что целовать — подходить к нему не хотелось. — Надо было и тебе так же на него смотреть, с презрением. — Сейчас, наверное, я бы смогла это сделать, но тогда… А руководительница драмкружка ничего не желала слушать, а только заявила, что не потерпит неподчинения… Дала мне понять, что на эту роль у нее очередь, а тут какая-то… По ее мнению, вовсе не звезда… — И на этом твоя актерская карьера кончилась? — Кончилась, — со вздохом ответила Варя. — А какая началась? — Об этом я тебе потом расскажу. Лучше посмотри, который час. Вадим опять взглянул на часы. — Без пяти четыре. А что ты все о времени беспокоишься? Варя не ответила на его вопрос. Помолчала и слегка тряхнула головой, будто на что-то решаясь. — Вадик, дай слово выполнить то, о чем я тебя попрошу. — Нет, дорогая, в такие игрушки я не играю. Слово могу дать, только если знаю, в чем дело, и уверен, что смогу его сдержать. Скажи, что ты хочешь, а потом посмотрим. — Утром, когда за нами придут… — Варенька, милая, мы же не в гестапо попали, а всего лишь в чужой подвал… Зачем ты на саму себя страх нагоняешь? — Во-первых, подвал этот мой, если ты не забыл, а во-вторых, мой папа считает, что врага лучше переоценить, чем недооценить. — Нет, положительно, советский кинематограф пустил в твоей душе слишком глубокие корни. — Ну при чем здесь кино!.. — чуть было не рассердилась она, но потом поняла, что Вадим нарочно ее поддразнивает. — Хорошо, пусть я совок, но неужели трудно меня послушать и сделать так, как я прошу? Чем дольше мы с тобой пререкаемся, тем меньше времени у нас остается. Ты можешь быть серьезнее? |