Онлайн книга «Наследство в глухой провинции»
— Этот Бойко… Я даже не ожидал, что он вот так встанет во весь рост и пойдет на нас… Чистый Матросов, ей-богу! — А где вы были? — В доме, конечно. Он шел, размахивал пистолетом и кричал: «Жорка, выходи, твой час пришел!» В этот момент люди с обеих сторон перестали стрелять. Георгий Васильевич на его крик откликнулся. Тоже вышел на крыльцо и спросил так буднично, как будто к нему в гости пришел старый товарищ: «Чего тебе надо, Санек?» А Бойко и говорит: «Это тебе за Липу!» Да как бабахнет. Прямо сотнику в лоб. Жора — брык с копыт! Только головой ступеньки просчитал. Мы офигели… — То есть вы от Бойко такого не ожидали? — Само собой. Я разозлился не знаю как. Помню только, заорал: «Ах ты, козел!» И тоже выстрелил. Не в лоб; конечно. Я вообще впервые в человека стрелял. Он тоже упал, и тут как началось. Стали стрелять, гранаты бросать. В кухне одна как взорвалась. Я туда помчался. Думал, может, ранило кого. Оказалось, оба официанта наповал. Причем одному, кстати, тоже светловолосому, так черепушку разворотило, не узнать. Я и подумал… В общем, снял с него пиджак малиновый, на палец ему свою печатку золотую нацепил да как сиганул через черный ход. У нас ведь на такой случай все было предусмотрено. И как отходить, и что брать с собой… Но сотника убило, и, кроме меня, кажется, никто не спасся. — Ну вот, вы уже и говорите — кажется, хотя недавно утверждали точно. — Да у нас-то и народу в доме мало было: два телохранителя Жорика, два официанта да охранник у ворот. Ребята из сотни как назло кто в патрулях, кто на картошке. Те, что женатые. Смешно, такие бабки имеют и картошку продолжают сажать. Хотя, с другой стороны, эта пресловутая картошка, возможно, жизнь им спасла… Считаешь меня трусом? — Ничего такого я не считаю, — устало пробормотала я. А впрочем, сама напросилась! Хотелось, видите ли, узнать конец истории. Конец — он и есть конец. Всем… Однако что этот Герман везет в своей сумке? — Надеюсь, у вас там не оружие? — сварливо спросила я. — Что вы, зачем же мне возить оружие? — Он как болванчик помотал головой. — В сумке у меня деньги. И опять руль едва не вырвался у меня из рук. — Вы хотите сказать… И я замолчала, потому что продолжение, домысленное мной, казалось невозможным. Если сумка такая тяжелая и деньги в ней не металлические, а бумажные… — Сколько же их у вас? — Три миллиона долларов. Ну что он врет! Да еще с такой серьезной миной. Три миллиона. Кто бы его отпустил из города с такими деньгами? И откуда они у него? — Вы увезли из города ваш сотниковский — или сотенный — общак? — все же спросила я. Конечно, я сразу догадалась, о чем он говорил, просто себя успокаивала: а вдруг я ошибаюсь? — Общак — это у воров, — холодно поправил Герман. — А вы, значит, борцы за справедливость? Антитеррор! Я в курсе. Только вот что об этом думают ваши остальные сподвижники? Те, которые во время генерального сражения и вашего бегства находились в патруле и на картошке. Сколько их? — Пятьдесят восемь человек, — нехотя ответил Герман, хотя я была уверена, что он вообще не станет отвечать. — Если точнее, осталось пятьдесят три. — И все они отказались от своей доли? — Они ничего об этом не знают, — несколько неуверенно проговорил Герман. — То есть деньги, которые они добывали для процветания вашего движения, просто пропадут и никто о них не вспомнит? — Деньги могли сгореть, — сказал он скорее для себя, чем для меня. Никто меня не останавливал, никто за нами не гнался. Правда, на немногочисленных пунктах ГИБДД Герман садился на пол и прикрывался сумками — своей и моей, но на меня никто внимания и не обращал. Я ехала, как обычно, держа скорость не выше девяносто, как вдруг Герман скомандовал мне: — Прибавь скорость, что ты ползешь, как беременный таракан! Однако какой наглый! Едет в моей машине, да еще и хамит… — Я не могу ехать быстрее, потому что за рулем совсем недавно и не научилась пока ездить на высоких скоростях. Хотите, сами садитесь за руль. — Я сказал, быстрее! — заорал он и даже ткнул меня в спину своим ножом. Что ж, я увеличу скорость, но за сохранность пассажиров с этих пор ответственности не несу. Скосив глаз в зеркало заднего вида, я увидела бежевый «форд-скорпио». Это что же, он так и будет шарахаться от каждой машины, которая хотя бы некоторое время поедет за нами?! — А теперь тормози, — опять тычок в спину. — Тормози, я сказал! Я сдала машину на обочину и остановилась. Бежевая иномарка, как и следовало ожидать, не сбавляя скорости, промчалась мимо. У Геры мания преследования, но почему должна страдать я? — И что теперь? — Поедем дальше. Он явно повеселел. А я облокотилась о капот и заявила: — Если я сяду за руль, то при одном условии: что ты, казак недорезанный, больше не посмеешь ни в спину меня тыкать, ни орать на меня, потому что я тебе ничего не должна и плевать хотела на твой нож и на твой поганый пистолет! Оказывается, моя усталость и отстраненность отступили на второй план под натиском оскорбленного самолюбия. Мне и в самом деле в этот момент было не страшно думать, что вот сейчас он вынет свою черную пукалку и выстрелит в меня и упаду я навзничь хладным трупом и буду лежать, пока случайно меня не подберет какая-нибудь машина и не отвезет в ивлевский морг. У бедного Вируса глаза на лоб полезли. Он никак не ожидал от меня такого взрыва. Он проговорил, чуть ли не извиняясь: — Ладно, Лар, не будем ссориться. Что ты в самом деле! Я понимаю, и тебе страшно. А тут еще миллионы на заднем сиденье. Я не учел, что для тебя это тоже стресс. Говорят, женская психика такая хрупкая… Странно, а я думала, что это у мужчин она хрупкая. Он взял в руки атлас автомобильных дорог и стал листать его. — Кажется, я не подумал о главном. Мы с тобой ничего не взяли в дорогу. И скоро, думаю, захотим есть. Я, например, сегодня еще не обедал — впрочем, как и вчера, — а уже скоро два часа пополудни… Вот, видела щит? Мы выехали за пределы хозяйства Михайловского. Он старался разговорить меня, потому что с разобиженной Киреевой ему, похоже, ехать было несладко. Мы и так-то не были с Германом друзьями, а теперь… — Постой, ты куда поворачиваешь? — Я знаю эту забегаловку. — Нелестным эпитетом я оскорбила заведение мамы Ванды, потому что злость на Германа отпускала меня очень медленно. — У нее прекрасные пельмени, и я думаю, что можно даже взять их с собой. Он что-то соображал себе, опять опустившись вниз, но в конце концов решил, что выхода другого нет. — Хорошо, я посижу в машине, но ты будь умницей, ладно? |