Онлайн книга «Рабыня благородных кровей»
|
Гордячка? Это он подумал о знахарке? Припав к шее Рыси — так звали кобылу, на которой Любомир мчался к Мертвому ручью, — он стыдливо качнул головой, будто кто-то мог подслушать его мысли. Едет человека об одолжении просить, а сам худое думает! Да и она может оказаться доброй чародейкой, совсем по-детски подумал он. Сын Астаха ошибся. Стоило ему только заикнуться о том, что князю Всеволоду, похоже, недолго жить осталось и что арамейский врач от него отступился, как она просто сказала: — Погодь пока, я медлить не стану. И верно, собиралась Прозора недолго. Налила Любомиру молока с душистым, ещё теплым хлебом и ушла за печку. Там переодевалась, чем-то гремела и шуршала. Когда вышла к нему собранная, юноша обомлел: опять она была другой, неузнаваемой. Величавая, красивая поздней, но пышной женской красой, коей хотелось поклониться, в бархатной ферязи (Ферязь — женский праздничный глухой сарафан.) и украшенной жемчугом кике (Кика — старинный головной убор замужней женщины.), Прозора выглядела королевой. Глаза Любомира разве что на лоб не полезли. — Ты… замужем? — выдавил он. — А то, мнится тебе, никто бы меня за себя не взял? — без улыбки спросила она. — Я так не думаю, — смешался юноша. — Просто… ты, видать, красавицей была? — Да уж не дурнушка какая!.. А что касаемо мужа, так я с ним церковью венчанная. — Он… жив? — Жив, раз я не вдова. Только его ноне со мной нет… Чего тебе о том знать! Прозора потуже завязала тесемки украшенной бисером сумы и кивнула. — Едем али нет? — Наперед меня сядешь? Сзади? — Сзади. Стану за твой ремень держаться. А ну как упаду? Она усмехнулась, и Любомир подумал, что, доведись ей на коня садиться, чтобы скакать по своей нужде, она и в седле не хуже любого дружинника усидит. В опочивальне князя юный дружинник Сметюха по одному знаку Прозоры пошел прочь, а конюший Лоза отчего-то застыл соляным столбом. Любомир рассказывал потом своим домочадцам: "Лоза-то рот раззявил, а глаза — будто у нашего быка Ровки, когда его лозиной ожжешь… Наконец опамятел и говорит: "Софья, ты жива?" Может, в лике знахарки святую углядел?" И уже домыслил по своему разумению: морок на Лозу наслала Прозора, морок! Между тем знахарка, не отвечая на вопрос конюшего, заметила ему: — Ты пока останься, может, князя перевернуть придется. Но Лоза все не мог успокоиться. — Сонюшка, почему доселе не объявлялась? Никто допрежь сего дня тебя не видывал… — Хотела, чтобы ты думал, будто я с ребятишками в избе сгорела. Лучше бы так и случилось… Бог распорядился иначе. Да и захотел бы ты меня зреть, погаными оскверненную? — Христос с тобой! — Лоза размашисто перекрестился. — Венчали-то нас на радость и на горе. Любо мне с тобой было в радости, нешто бросил бы тебя в горе? — Мне жалость не нужна… Да и не об нас речь. Твоего любимца сперва выходить надо. — Так ты — знахарка? Или так пришла, подсобить? — Когда это я бралась за работу, коей не знала? — нахмурилась женщина. — Прости, что усомнился. Кто же научил тебя? — Монах Агапит, святой человек. Тот, что душой болел за русский народ, чье здоровье либо от врача-иноземца зависит, либо от знахаря-шарлатана. Большой знаток трав, наговоров целебных. Молитв чудодейственных. Два года я в землянке, подле его скита прожила. Сначала он меня с того света вытащил, а потом жить научил. И поняла я, что моя жизнь должна на облегчение людских страданий направляться, потому многие врачебные тайны постигла… — Арсений вознегодует. — Ваш арамейский врач-то? — Он самый. Ох, суров! — Ты его боишься? — Еще чего! — Тогда помоги. Прозора стала осматривать князя. Но не так, как арамеин, выстукивая да выслушивая, а только вела рукой над неподвижным телом. По её знаку Лоза приподнял нательную рубаху князя. — Рана почти затянулась, — чуть слышно пробормотала знахарка. — Что же тогда мешает ему справиться с горячкой? Оставь меня с князем наедине. — Но я… — начал было Лоза. — Изыди! — повысила голос Прозора. Конюший повиновался, неслышно прикрыв за собой дверь. Если бы кто-то заглянул в опочивальню князя спустя некоторое время, то увидел бы в ней странную картину. Сидя на постели Всеволода, не очень молодая, но по-прежнему красивая женщина разговаривала… с бесчувственным больным! — Умереть надумал! — пеняла она ему. — Пусть, значит, Настасья век в неволе мается? А Лебедянь под нехристей пойдет? Прозора не была уверена в том, что Анастасия именно мается. Накануне ей приснился вещий сон, а проснувшись, она ещё и погадала на исчезнувшую княгиню, и выходило, что жена князя счастливо живет с каким-то «мунгалом». Он не был страшен так же, как большинство из них. Не так желтолиц и узкоглаз, но это был чужой! И что странно, лицо у Анастасии было не покорное, не жалкое — уж она-то знала, как могут сломать человека эти нехристи! — а гордое лицо любящей женщины. Глаза её горели, как два изумруда, когда она смотрела на мунгала… Но знахарка продолжала: — Нехристям поганым уступил. Какой же ты ратник после этого? И что твоя дружина о тебе скажет? Слаб князь Всеволод духом. Слаб! Раненый беспокойно шевельнулся. — Али совесть ещё не заспал? Ишь чего удумал — смерти отдаваться! Договорить она не успела. Дверь в опочивальню отворилась, и на пороге возник высокий худощавый мужчина в феске (Феска — мужская шапочка в виде усеченного конуса.) и строгом длинном кафтане синего цвета с серебряными пуговицами. Нижняя часть его лица как бы пряталась в черных усах и бороде, желтые глаза горели неистовым огнем. — Кто ты, женщина? — видно, едва сдерживаясь, чтобы не обрушить на неё всю силу своего гнева, спросил он. — Будь здрав, арамеин, — нарочито радушно сказала Прозора. — Али в ваших краях не принято незнакомых людей приветствовать? — Кто ты? — повторил он, не понимая причин её уверенности и полного отсутствия почтения, которое эти невежественные росы обычно испытывали при его виде. — Не знаю, как будет по-вашему, а по-нашему — лекарь, — весело пояснила она. — Женщина — лекарь? Не бывает. — Почему?.. А впрочем, я и есть небывалая женщина. — Что ты делаешь здесь, у постели умирающего князя? — Про умирающего сказал ты. А по мне, так он ещё маленько поживет! — Уж не ты ли вернешь князю жизненную энергию, которая истекла через его рану? Великий Ибн Сина (Ибн Сина — Авиценна — врач, философ, 980-1097 гг.) говорил… |