Онлайн книга «Рабыня благородных кровей»
|
На днях у знахарки появилась помощница. Как подумал Любомир, навроде ученицы. Потому что Прозора все этой женщине объясняла. И повторять заставляла. Бедный сын Астахов только тем развлекался, что в свободное время со своей спиной, точно с живым человеком, беседовал. "Распрямись, — уговаривал её, — стань, как прежде, ровной и гибкой!" Если б кто его мог подслушать, очень бы посмеялся: горбун-то, похоже, ещё и головой мается! А Любомир не только уговаривал. Грозил: "Гляди, не выпрямишься, я тебе покажу!" Что покажет, он и сам не знал. Вернее, одно знал, что горбатым жить более не хочет… А у Прозоры и вправду объявилась ученица. И была это не кто иная, как… Неумеха! В одно утро спозаранку прибежала, в ноги упала, назвав её, чтобы польстить «боярыней»: — Матушка-боярыня, дозволь рядом быть, когда ты молодого боярина лечить станешь. — С чего это тебя на лекарство потянуло? — удивилась Прозора. — Прежде жила, ровно трава у дороги, ничего не хотела, а тут… Разве может врачевать человек, который своей жизни ладу дать не может? — С детства мечту о том имею, не прогоняй! — чуть не взвыла Неумеха. Навечно рабой твоей стану, что ни скажешь, все исполню, жизни не пожалею! Ну, что с этакой делать? — Останься, — сказала, — посмотрю, выйдет ли из тебя толк. А довелось чуть ли не сразу удивиться её чувствительным рукам, терпению и смекалке. Каждую косточку у Любомира слушала так, как слушает гусляр струны своих гуслей: подтянет — послушает, подтянет — послушает… — Воистину, не знаешь, где найдешь, где потеряешь! — смеялась Прозора. — Выходит, ты теперь детей и домашние дела опять забросишь? Тот, кто врачует людей, должен пуще других чистоту блюсти. Чистые руки, чистые снадобья, чистое полотно для перевязки… А у меня перед глазами все стоят твои грязные дети, да и ты сама — грязнее некуда! Разве из такой лекарка получится?! — Клянусь, матушка, — божилась Неумеха. — Впредь ты на моем сарафане и пятнышка грязного не увидишь. До свету встаю, чтобы постирать да прибрать. Детишкам строго наказала — не мусорить, старшим за младшими ухаживать. И точно, как переродилась Неумеха. Головач — муж её — к Прозоре со слезами благодарности приходил. Другая женщина рядом живет, да и только. Одно плохо: стала отказывать ему в мужнином праве. Мол, нарожала семерых, и будет! — Не печалься, — успокоила Прозора огорченного Головача. — Я научу её, как детей не иметь. Думаю, скоро она тебя к себе допустит. Теперь она разрешала Неумехе и одной заниматься с Любомиром. Юноша не возражал. — Пусть, руки у неё хорошие. Неладно получалось у Прозоры лишь с князем Всеволодом. Шибко своим увлеклась. Все пришлось передумывать, вспоминать: и чему монах Агапит учил, и рукописи древние, что в монастырской библиотеке прочитать удалось. Правда, в тех рукописях больше о детских позвонках говорилось, ну да отступать было некуда… А Всеволоду как вожжа под хвост попала! Будто прежде и не ждал несколько месяцев, в одночасье все захотел решить. Прозора должна была помочь Ингрид понести и все тут! Нашла коса на камень: жена простого дворянина осмелилась князю перечить! Небось, пригрела у себя какого калеку нищего, да и кудахтала над ним, забыв, что князь в любых делах повыше простого смертного стоит! С таким решительным настроем появился Всеволод в Холмах точно неделю спустя. — Чем ты так была занята, Софья? — строго спросил он. — Загордилась? Князю отказываешь? — Прости, княже, Любомир у меня гостюет, — низко склонилась перед ним Прозора. — Боярыня Агафья в ногах валялась: помоги. Боялась, что паренек руки на себя наложит. Князь от её слов так смутился, так его в жар кинуло, что Прозора тут же простила ему заносчивость: молод, горяч, но совестится, значит, ещё не все потеряно. Когда Всеволод ещё в Лебедяни интересовался у Агафьи, где его молодой друг, та ответила: "В Холмах, батюшка, в Холмах!" Князь и не подумал, что Прозора за его лечение взялась. Он спросил: — Могу я Любомира увидеть? — Не обессудь, княже, — развела руками знахарка. — Он никого видеть не хочет. Родной матери отказал. До срока. Но князь все пытался любопытство свое удовлетворить. — Ты мне поясни, от чего Любомира лечишь? Неужто заболел серьезно? — Душа у него болит. Горб, вишь ли, стал шибко давить на нее… — А не наведешь ли ты и на меня морок, как на Грека? — Ты думаешь, что я… твоего тиуна зачаровала? — изумилась Прозора. Что ж это делается, люди! Добрая слава на месте лежит, а худая впереди бежит! — Что поделаешь, болтают всякое, — пожал плечами князь. — А как ты тогда ко мне жену не побоялся привезти? — Так я же думаю… не осмелишься! — вырвалось у Всеволода. Знахарка расхохоталась. — Ведьмы же никого не боятся… Какая у тебя против меня сила есть? Кроме княжьей власти… — она сжалилась над смущенным князем. — Так чем же я могу тебе помочь? — Хочу, чтобы ты сказала: ждать мне от Ингрид наследника али нет? Огонек мелькнул в глазах знахарки. — Арсений смотрел? — Смотрел. Руками разводит: мол, здорова, рожать может, да только слова его не сбываются! — Ты думаешь, я, как врач, посильнее арамеина буду? — лукаво взглянула она. Всеволод пожал плечами. — Удается и червячку на веку… Не серчай, это я от расстройства. Надежда всегда теплится, а ну как с твоей помощью… — Сделаю, что смогу. А ты пока к Лозе загляни. Он, поди, соскучился по тебе. С той поры, как бог его своих детей лишил, он к тебе будто к родному сыну относится. Уж как меня изругал, что любимца его отказом обидела!.. В лесу, сказывал, оленя видел. Охоту для тебя готовит. Всеволод в момент забыл свое недовольство. Люди за то и любили князя, что хоть во гневе он бывал горяч, но быстро отходил и никогда зла не держал. Он похлопал по плечу Ингрид. — Оставляю тебя, ладушка, в хороших руках. А меня дела мужские ждут. Он почти бегом выскочил из светлицы. Прозора с улыбкой обернулась к Ингрид и, увидев её жалобный, почти молящий взгляд, подмигнула: — Погоди, княгинюшка, раньше смерти умирать. Сдается мне, помогу я твоему горю. — Поможешь? — засветилась глазами Ингрид. — То, что Арсений здоровой тебя признал, большую надежду мне подает. Врач он хороший, но что-то, кажись, упустил. Погоди, я насчет бани распоряжусь. — Бани? Так я же… — А в бане-то мы обо всем и поговорим, — сказала Прозора и про себя посмеялась: "Опять я начинаю с бани!" |