Книга Летняя королева, страница 108 – Элизабет Чедвик

Он оторвался от счета за последнюю партию лошадей и увидел, что к нему приближается дворецкий с идущим чуть позади гонцом. Лицо у вновь прибывшего было обветренное, усталое, но глаза блестели.

– Сир, – произнес он с южным акцентом и склонил колено, – моя госпожа, герцогиня Аквитанская, шлет вам привет.

– А ты кто? – строго спросил Генрих, старавшийся запоминать лица и имена – могло пригодиться.

– Санчо из Пуатье, сир.

Генрих жестом велел ему подняться.

– Что ж, Санчо, полагаю, ты привез мне не только привет от своей госпожи.

Гонец достал из потертой сумки письмо и охотничью перчатку:

– А еще, сир, герцогиня велела мне сказать, что, если вы захотите навестить ее на Троицу, она с удовольствием поедет с вами на охоту и обсудит дела, представляющие обоюдный интерес.

Правитель Нормандии пронзил гонца острым взглядом и только потом посмотрел на печать, прикрепленную к письму плетеным шелковым шнурком. На воске отпечатался образ стройной женщины в платье с длинными рукавами. В правой руке она держала лилию, а на запястье левой примостился сокол.

Генрих прочел послание и, подняв голову, оглядел шумящий лагерь. С теперешним планом придется повременить – письмо Алиеноры того требовало. Брак с ней не затрагивал его чувств, зато имел прямое отношение к династии и власти. Прочитав письмо повторно, он испытал особое удовольствие. Он и раньше был почти уверен, что она согласится, но в глубине души сидело сомнение – ведь женщины такие непостоянные существа. Амлен рассказал ему о глупой и жалкой попытке Жоффруа похитить Алиенору по дороге в Пуатье. Генрих решил, что поставит брата на место, как только разберется с более важными делами.

Приостанавливать подготовку к вторжению в Англию не имело смысла. Он поедет, женится на Алиеноре, а его офицеры тем временем продолжат работу. Генрих задумчиво примерил охотничью перчатку, сжимая и разжимая кулак. Ему ударил в нос запах новой кожи, резкий и слегка отдающий металлом, и по какой-то причине он почувствовал голод, словно не ел целую неделю.

Герцог послал за Амленом, который находился где-то в лагере, и когда брат появился, оторвавшись от испытания новой осадной машины, Генрих велел ему готовиться к поездке в Пуатье.

– Я теперь жених, так что мне нужен шафер, – сказал он.

Амлен сложил руки на груди:

– Но как же Англия?

– Мы заручимся поддержкой богатой Аквитании. От этого Англия только выиграет.

– Людовик будет недоволен, – заметил Амлен.

Генрих взмахнул рукой, словно прихлопнул муху:

– С Людовиком я разберусь. Я его успел изучить, а вот он меня – нет.

– По закону тебе следует спросить его позволения как сюзерена, – настаивал Амлен.

– Ты шутишь! – Генрих стукнул брата кулаком в перчатке. – Узнав, что дело решенное, Людовик даст согласие, но с моей стороны было бы безумием обращаться к нему с подобной просьбой заранее. Чтобы схватить момент, нужно его опередить. – Он взглянул, как расположено солнце. – Сегодня ехать уже поздно, но мы успеем подготовиться, чтобы выехать с рассветом, – поскачем без передышки.

Тем же вечером у себя в спальне Генрих проверял небольшой багаж, который намеревался взять с собой в Пуатье. Ехать предстояло быстро и налегке, но он освободил место для подходящего наряда к свадьбе и подарка для невесты. В кожаном футляре поблескивали два драгоценных браслета, усеянные сапфирами, изумрудами и горным хрусталем. Это была часть немецкого наследства, принадлежащего его матери. Она отдала ему драгоценности на финансирование его военной кампании, но он решил, что они сослужат лучшую службу в качестве подарка невесте.

В комнату вошла Элбурга, ее густые пепельные волосы были убраны с лица и завязаны красной шелковой лентой. На руках она укачивала младенца. Опустившись на табурет, она расстегнула лиф и приложила ребенка к груди.

Генрих наблюдал, как младенец жадно сосет белую полную грудь с коричневым соском.

– Этот ребенок настоящий пьяница, – шутливо и нежно заметил он, поскольку это был его первенец, служивший доказательством, что его семя достаточно сильное и способно зачать здорового ребенка мужского пола.

Сын, которого окрестили Жоффруа, родился семь недель назад. Церковь запрещала мужчине близость с женщиной, пока она кормит грудью, но у Генриха не было времени на соблюдение таких строгих правил, тем более что он считал их выдумкой напыщенных священников, а не велением самого Господа, поэтому повсюду возил с собой Элбургу с ребенком для удобства и компании.

Женщина улыбнулась. У нее были красивые белые зубы и полные губы.

– Он ненасытен, как все мужчины, – сказала она и ласково погладила тонкие золотистые кудряшки младенца.

Генрих расхохотался:

– Признаю, как раз сейчас я тоже ненасытен, но мне нужно совсем другое.

Как только Элбурга покормила ребенка и уложила в колыбель, Генрих отвел женщину в кровать и зарылся лицом в ее чудесные волосы. Занятие любовью несколько пригасило его энергию и на минуту успокоило. Он лежал, довольный, рядом с любовницей, подложив под голову руки. Она коснулась пальцами его живота и слегка подергала за кудрявую дорожку, растущую от пупа вниз.

– Мне придется тебя оставить ненадолго, – произнес он. – Но ты все равно согревай для меня постель.

Она подняла голову:

– Я думала, что поеду с тобой!

– Милая, я говорю не об Англии. Сначала у меня есть дело в Пуатье. Я буду навещать тебя с ребенком, когда смогу, но, вероятно, придется отсутствовать какое-то время. Не волнуйся, тебя хорошо обеспечат, пока меня не будет.

– Но я думала… – Она села и посмотрела на него широко открытыми серыми глазами.

– Я женюсь, любимая, – неохотно признался Генрих, – на бывшей королеве Франции герцогине Аквитанской. Когда дама такого ранга и состояния присылает тебе предложение, то от него не отказываются.

Настороженность и страх послышались в ее голосе, когда она переспросила:

– Женишься?

Генрих скорчил гримасу. Он не понял, отчего она так всполошилась, и потому почувствовал раздражение:

– Я уже сказал, что позабочусь о тебе, не волнуйся.

Элбурга отвернулась, закусив губу:

– А она красива?

Он слегка дернул плечом:

– Ее внешность мало что значит. Главное, кто она и какими землями владеет. А тебя я выбрал ради тебя самой. – Галантное замечание Генриха не противоречило истине, но он воспользовался им, рассчитывая успокоить женщину. Удовлетворив свой плотский голод, герцог мысленно уже унесся в Пуатье. Он любил Элбургу, любил ребенка, но они отходили на второй план, если дело касалось его амбиций. – Поспи, – сказал он, обнимая ее за талию. – Не важно, что я беру себе жену, – не смешивай удовольствие и дело.