Книга Голливудские жены, страница 102 – Джеки Коллинз

Истерический телефонный звонок Джины Джермейн выбил его из колеи. От полуночных звонков не жди ничего хорошего, и этот неминуемо будет, как и все остальные. Он быстро вел машину по безлюдным улицам Беверли-Хиллз, проглотив по дороге «Мэлокс» [10] , чертыхаясь и гадая, что его ждет.

В конце аллеи, в обрамлении квадратного дворика, стоял дом в испанском стиле, и почти во всех окнах горел яркий свет. Бадди не пришлось слоняться в поисках серебристого «Мазерати», он был припаркован прямо у парадной двери, на самом виду. Держась в тени, Бадди приготовился возвращаться.

Когда-нибудь и он станет владельцем дома со сторожевыми собаками и вооруженной охраной. Когда-нибудь. Скоро. И уж он-то позаботится, чтобы его собаки были спущены и готовы броситься на любого недотепу, который полезет через его ворота.

Краем аллеи он спускался вниз, ощупывая брюки — дыра не меньше десяти дюймов. Выругался еще пару раз.

Шум открывающихся электрических ворот до смерти его напугал, и он встал как вкопанный. Потом свет от фар машины, влетевшей на полной скорости, заметался внизу аллеи. Он как раз успел броситься в кусты и приземлился на правую руку, которая отозвалась нешуточной болью. Он застонал. Земля была влажной — постоянно включены были автоматические разбрызгиватели, и он катался по грязи.

Услышав лай собаки, он застыл от ужаса.

Дверь открыла маленькая кроткая азиатка.

Оливеру нравились уроженцы Востока: они знают свое место.

— Оливер Истерн, — сказал он вежливо. — Мисс Джермейн мне звонила.

— Где тебя, блядь, носит! — нагло заявила не такая уж и кроткая азиатка. — Иди за мной.

Расстроенный таким приемом, он потащился за ней на второй этаж в спальню. Там его взору открылась потрясающая, если не сказать больше, картина. Джина Джермейн… величайший символ секса… лежала, распластавшись, как белоснежная дива на пляже. А сверху, выставив для обозрения голую волосатую задницу, развалился Нийл Грей.

— Ах, дерьмо! — воскликнул Оливер. — Вы только для того подняли меня с постели, чтобы я посмотрел, как вы трахаетесь?

Я, знаете ли, видел такое и раньше… только в лучшем актерском исполнении.

— Ты, хер! — собрав все свои силы, завизжала Джина. — Сделай что-нибудь, черт тебя побери! Ты ведь у нас лучший продюсер.

— Я ищу одну женщину, — монотонно пробубнил Дек.

Толстуха в фиолетовом свитере, в короткой черной юбке и с маленьким ребенком на боку засмеялась и сказала:

— Ане всех?

Она стояла в дверях захудалого домишки и ждала, что он еще скажет.

— Миссис Кэрролл, — сказал он, вертя в руках бумажку, хотя и знал прекрасно, что на ней написано. — К-э-р-р-о-л-л, — медленно повторил он, читая по буквам.

Женщина неуверенно покачала головой.

— Не знаю. — У ребенка потекло из носа, и она рассеянно утерла его ладонью. — Не знаю.

— Кто там? — раздался мужской голос, и рядом с ней в дверях появился жирный коротышка. — Да? — рявкнул он. — Чего надо?

Дек подставил ногу, чтобы дверь не захлопнули.

— Кто здесь жил до вас? — холодно спросил он.

Что-то было в его взгляде — таком пустом и суровом, — что мужик отнекиваться не стал.

— Какая-то старая ведьма.

— По фамилии Кэрролл?

— Не знаю. — Он насел на дверь, пытаясь ее закрыть, но нога Дека мешала.

Женщина громко шепнула:

— Чо ему надо? Чой-то он не катится?

— Где мне узнать, кто здесь жил раньше? — спросил Дек; в черных его глазах горело разочарование.

— Повыспроси-ка у того бездельника, что нам сдает эту халупу, — сказал мужик, которому не терпелось, чтобы Дек убрался с его порога. — Он порасскажет, А мы ничо не знаем.

— Не, — поддакнула женщина. — Мы тут ни с кем не знаемся.

Мужчина ушел в дом и вернулся с обрывком газеты, на котором нацарапаны были фамилия и адрес.

— И скажи этому жмоту, что новую-то крышу пять лет как обещается поставить.

Дек взял бумажку, убрал ногу и, не сказав больше ни слова, пошел восвояси.

— Придурок трахнутый, — рявкнул мужик и захлопнул дверь.

Дек шел быстрым шагом, смотрел прямо перед собой. Бумажка. Клочки бумаги. И все они куда-то да ведут…

Они сидели рядышком в местном баре, Дек потягивал кока-колу, а Джой опрокинула один за другим три рома скалой.

— Поздно уже, — сказала она. — Во сколько ты обещал предкам, что мы придем?

— Как получится, — ответил он.

— Чего это? — спросила она. — Они не горят, что ли, со мной познакомиться?

— Еще как, — сказал он уныло, вспоминая слова матери.

Она пялилась на него, словно чувствовала, что эта будет не такая, как все. «Приводи, если тебе так у ж надо», — сказала она.

«Нам прийти к ужину?»— отважился он.

«После ужина. Яне собираюсь готовить для какой-то дешевой потаскушки, с которой даже и незнакома».

«Она не дешевая потаскушка», — возразил он.

Мать растянула губы щелочкой, улыбнулась.

«Раз ты ее подцепил, значит, потаскушка».

— Потопали, — ныла Джой. — Вот те точно, ковбой, еще стакашку пропущу и все тогда на них, выблюю.

Дек взглянул на часы. Было полдесятого.

— Что-то я себя неважно чувствую, — пробормотал он.

— Опять норовишь открутиться. Вот оно что.

— И не думал откручиваться, — возмутился он.

— Конечно, — проворчала она.

Он глубоко вздохнул.

— Пошли. Готова?

Она выхватила из сумочки замызганное зеркальце в оловянной оправе и уставилась на себя. Потом отыскала помаду и намазалась еще сильнее.

— Для маменьки твоей хочу выглядеть что надо, — оправдывалась она. — Бабы живо подмечают, кто как намазан. Сказал ей, как я тебе говорила, что я манекенщица?

— Забыл.

— Вот зар-раза! А она бы думала: вот это класс! Иной раз ты дурак дураком.

Он сдавил ее запястье как клещами.

— Не говори так.

Она вырвалась.

— Ладно. Ладно. Ты же знаешь, это я так. — Голосок ее стал детским. — Улыбнись мне, ковбой. Я твоя крошка. — Она игриво потянула его за ухо. — Крошка сильно любит взрослого мужика.

Он успокоился.

Она почувствовала облегчение. Не хотела, чтобы опять все сорвалось с маманей и папаней. Она знала, стоит им только познакомиться, и они ее полюбят, а полюбят, так все будет легко. Надо же ей кого-нибудь иметь. Восемнадцать лет отроду и уже вымоталась совсем. С тринадцати лет на улице, нелегко бывало, но справилась.