Книга Сепсис, страница 60 – Элина Самарина

— Что?! Дудин?! — сейчас глаза и мимика Павла были в полном согласии: он не скрывал своего изумления. — Значит, от пострадавшего заявления не было?! Так почему вы не закроете дело?! Это же элементарно!

— Нет, уважаемый Георгий Павл… Павел Георгиевич, нет! Все не так просто… Зафиксирован факт преступного деяния! Есть свидетели…

— Погодите!.. Как вас зовут? — Павел спросил брезгливо, словно муху в борще увидел.

— Николай Михайлович…

— Так вот, господин следователь, насколько мне известно, раз нет заявления, — нет и преступления. Может, они по взаимному согласию… Да не возникайте! Дослушай до конца. Бравин никакой жалобы не писал. Вот и закрой это дело. А с самим Бравиным я улажу. Это я обещаю тебе.

— А с Дудиным ты тоже уладите? — хотел было и Кулиш перейти на «ты», но не получилось: такова участь взяточника.

— А с Дудиным не хрена улаживать. Дудин — «ноль». Никто он в этом деле. С боку припека. Так что, закрывай это…

Кулиш снова покраснел, но теперь уже от негодования. И голос его прорезался. И почтение преодолел:

— Вы вот что, господин Паустовский. Вы если не знаете законов, то мне не диктуйте… что и как! Я не первый день в этом кресле… И тыкать мне не надо! Я старше вас.

— Я могу тебе и «выкать», если так хочешь, — презрительно ощерился Павел. — Могу и по отчеству называть… Напомни, кстати… Как зовут?

— Николай Михайлович, — повторно представился Кулиш. Гнев улетучился, как воздух из дырявого шарика.

— Так вот, Николай Михайлович, я плачу деньги за то, чтобы мои… советы выполнялись. Кстати, я решил добавить… Вот… Берите, берите, не стройте из себя девственницу. Это нормальная сделка. Стесняться не надо. Не стесняться надо, а условия сделки выполнять.

— Так я разве против? Я все делаю, чтобы Бравину выкрутить… Только и мои возможности ограничены. Знаете, как нас контролируют!

— Кто? Кто контролирует это дело? Шепните мне имя, я улажу с ним.

— Все не так просто, Павел Георгиевич, как вам кажется. С той стороны постоянный контроль.

— С какой — с той? Со стороны Бравина?

— Ну да! Бравина! С его стороны.

— Но вы говорите, что Бравин недееспособен. Или для этой процедуры дееспособность не учитывается?

— Все не так прос… В общем, Бравин поручил Дудину…

— Погодите! Есть официальное подтверждение полномочий Дудина?

Кулиш замялся, а глазки метались, суетились. Искали благопристойный выход.

— По закону совсем не обязательно заявление пострадавшего. Вот, например… — Кулиш оживился. Он нашел аргумент: — например, если бы она его убила! Как бы он мог подать иск? А? Иска бы не было, а деяние есть. Преступное деяние. А мертвый же не мог пожаловаться. Согласно законам, не иск является основанием для возбуждения уголовного…

— Все, понял, — устало отмахнулся Павел. — Убедили. Значит так: пока дайте ей свидание с детьми. На один-два часа. А об остальном потолкуем позже… — Он решительно поднялся, неприязненно оглядел следователя и направился к выходу.

«Стало быть, Бравин не подавал заявление. Это облегчает дело. Будем давить на Дудина».

Бедный Дудин! В тяжелую ситуацию вогнало его усердие. Как раз в тот момент, когда Павел придумывал тактику воздействия на Генриха, Лекс уже давил: безжалостно, безапелляционно. Он только что вернулся из Германии. Операцию ему сделали успешно, но предстояла еще одна, для закрепления эффекта. Сейчас он сидел в глубоком кресле с повязкой на глазах, но беспомощным не выглядел. Наоборот, его физическая слепота прибавила внутренней зрячести. Он стал «видеть» то, что раньше мешала видеть беспечность абсолютно здорового человека.

— Я начинаю думать, что ты и не старался! — гневно рокотал он, сжимая подлокотники кресла. — Любой другой на твоем месте уже давно добился бы освобождения.

— Пойми, Лекс, я подключил массу людей, потратил уйму денег, но все пока вхолостую. Следователь артачится, упирается.

— Так заткни ему глотку деньгами! Раз упирается, значит, хочет деньги.

— Дал уже. Как ты и сказал. Сразу дал!

— А результат? Где Влада? За что он деньги берет?

— Так ведь по закону…

— Брось юлить! Мне не рассказывай про наши законы. Не забывай: я в Германии только лечился. Не забыл еще Россию. Давай, зови сюда нотариуса: я сделаю заявление, что претензий не имею. Это наше с женой внутреннее дело. А тебе, Генрих, скажу, что ты меня очень разочаровал. Никогда не думал, что работаю с таким недотепой!

— Недотепой?! — оскорбление было столь болезненным, что Генрих не смог совладать с презрительной мимикой. Стал было затушевывать ее, да вспомнил, что Лекс не видит. — Ты меня назвал недотепой? Хорошо, тогда я скажу: да, я и в самом деле не очень усердствовал. Даже больше: я совсем не старался ее вытаскивать. А знаешь почему? Потому что она… Потому что не стоит она твоих усилий.

— Я тебе уже говорил: не лезь не в свои дела. Мои отношения с Владой — это мои. И больше ничьи! Понятно?! — последнее он почти выкрикнул.

Временная слепота поставила его в непривычные рамки: ощущение неполноценности мешало, связывало. То, чего раньше он добивался одним взглядом, теперь надо было выцарапывать криком, истеричной пантомимой. Это уязвляло, вызывало гнев. А ярость, как известно, дурной советчик.

— В общем так, Генрих Александрович, больше повторять не буду: ты подключаешь все рычаги — деньги, людей, связи — и вытаскиваешь ее из этой катавасии. Срок тебе — неделю! Не выполнишь — катись ко всем хренам! Мне такой партнер не нужен. Понял?

— Понял! — свирепо прошипел Генрих, не сдерживая уже мышечных спазмов. — Только ты мне сроков не ставь. И условий не ставь! Я тебе не шестерка, не секретарша! Не надо на меня орать. Влада Владимировна, — он произнес отчество, ехидно скривив рот, — совершила тяжкое преступление. Не ее заслуга, что ты остался жив! Ее пальчики отпечатались на флаконе. А флакончик не с духами был, а с кислотой. Высокой концентрации. И принесла она его специально, чтобы в тебя плеснуть!

— Прекрати! Заглохни! — Алекс с треском выломал подлокотник массивного, старинного кресла. — Заткнись, Генрих!

— Я могу заткнуться. А вот следствие заткнуть не получится. Никак не выходит! Колесо раскручено. Хоть всех нотариусов собери — твои заявления юридической силы не имеют. — Столько убежденности было в голосе Генриха, что Алексей понял тщету любых усилий. И сдался:

— Ты сейчас иди к следователю, выясни, что можно сделать… Не стой же, Генрих, иди! Делай что-нибудь! Тюрьма — не самое подходящее место для Влады… Владимировны.

То, что Дудин пришел в один день с Паустовским, вызвало в Кулише массу самых разных эмоций. Запоздалые опасения, что могли они встретиться в его кабинете или в коридоре. Неоткрытый ящик стола. И тоже приложил к губам палец: тот самый, который только что терся о большой. Прокашлялся: