Онлайн книга «Полюбить Джоконду»
— Мое место в Бутове. — Нет, где ты раньше жил, Замоскворечье: Обводной канал, набережные Москвы-реки, переулки… Похоже, правда?! Нас тоже оттуда скоро выселят. И тоже в Бутово. Так что же у нас выходит? — Что Гришкин двойник, возможно, общался со «своей» теткой. — Завтра же это необходимо выяснить. Но тогда возникает вопрос: что за наследство? Я молчал. — Не знаешь? — улыбнулась Глинская. — Ведь у нас есть ключ ко всей этой истории. С чего все началось? — С блокадного периода, — догадывался я. — Да. И ответ именно там! Иннокентий останется верен себе во всех жизненных извивах. Какова была роль Марины в период блокады? Отвечай! — Кричать: агу, — ответил я. — Что-что? А ну-ка, повтори! Не успел я рта открыть, как Глинская смахнула снег с оконного карниза, запорошив меня с ног до головы. — Повторяй-повторяй! — смеялась она. — Агу-агу, — повторил я, отряхиваясь. — Теперь давай на машине кататься! — Глинская сделала серьезное лицо. — Вон на той… — Она кивнула на первый попавшийся на глаза «жигуленок» с холмиком снега на крыше. — Открывай. — Что? — дурашливо возмутилась она. — Думаешь, не открою? Она, глядя на меня, вытащила из своей сумки длинный пульт и, наставив его на машину, пощелкала кнопками. И к моему удивлению, «жигуленок», пикнув и мигнув фарами, отомкнул дверь. — Прошу, — дурачилась Глинская, — на водительское кресло. Как проводки зажигания соединить, надеюсь, знаешь? Она шагнула к «жигуленку». — Стой! — Я поймал ее за плечо. — Закрой машину. И пошли отсюда. — Не за тем я ее открывала! — Глинская скинула мою руку. И вдруг обернулась, глядя на меня торопливо и мучительно, точно пытаясь запомнить перед долгой разлукой. Мы перешли еще одну замерзшую реку и вскоре были у Глинской. Эта ее квартира странным образом походила на московскую. Мы сидели в комнате, также беспорядочно заставленной старой мебелью. Глинская разливала чай, а я скачивал на ее ноутбук лист за листом художества Репина… — …Блин, голимого, — смеялась Глинская. Работы оказалось больше, чем я думал. «Фуфел» и в самом деле «понарисовал» — почти везде внес изменения, но особенно в туалеты. После чая я сел за работу. Глинская ушла в дальний угол комнаты. — Итак, роль Марины в блокадный период мы выяснили, — неторопливо продолжала она, забравшись в кресло и сцепив пальцы на колене. — Что нам это дает? — Ничего, — предположил я. — Нет, дает. Ведь со своим «агу» она не могла существовать автономно. — Ее мать! — догадался я. — Точно! Теперь мы выявили автономию: мать — дочь. Дочь отбрасывается. Остается мать! Итак, мать во время блокады работала в госпитале. И на этот госпиталь мы и должны перенести самое пристальное внимание. И рассмотреть: что же там могло случиться? — Все, что угодно, — зевнул я. — Кто же знает… — Смотри, — перебила Глинская. — В этот госпиталь попадали вначале только военные, а потом все подряд. То есть мирные жители славного града святого Петра. Так? Какими они туда попадали? Сытыми и здоровыми? Нет! Больными и голодными. Мотаешь на ус? — Мотаю. — Мне было трудно гнаться за двумя зайцами — рисовать и кумекать про какой-то госпиталь. — А в состоянии болезни и голода человек готов отдать все за насыщение и исцеление. — Глинская, мечтательно запрокинув голову, глядела на тени на потолке. — Моя бабка, между прочим, тоже блокадница. Такие кошмары рассказывала! — Может, ты и к фонду имеешь отношение? — пошутил я. — А чем плох фонд? — усмехнулась Глинская. — Вот ты, скажем, на что убьешь эту прекрасную ночь? На угождение холопским претензиям! А на что ты вообще тратишь свою жизнь? Да на то же самое! У тебя талант. Ты всю жизнь учился. И для чего? Чтобы послушно вставать в стойку «что угодно» перед очередным быдлом?! Да они все, вместе взятые, не стоят твоего мизинца! — Что ты предлагаешь? — Себя… Я давно собиралась тебе сказать… — вдруг быстро заговорила она, — ты нужен мне. А не им! Я больше не могу с тобой расставаться! Не могу… Что ты молчишь? Говори же! Я молчал. — Мы не расстанемся больше? Ну скажи — нет. Скажи!.. — молила она. — Не надо сейчас об этом, Аня… — попросил я. Глинская вновь откинулась в кресле и медленно себе самой сказала: И голос был сладок, и луч был тонок, Но только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, — плакал ребенок О том, что никто не придет назад… [6] — Нет, Саша, ты мой! — спокойно добавила она. — И только мой! Ты сам поймешь это. Я нужна тебе. — Ань! — Помнишь, я рассказывала тебе, что у меня бывает много дел интимного характера? Жена ревнует мужа, муж — жену? Так вот, я убедилась вполне, что люди всегда сходятся и живут с людьми случайными, ненужными. Отсюда вся эта глупая ревность, вообще — неудовлетворенность. И они просто срывают зло друг на друге. А мы будем вместе… Глинская свернулась с ногами в кресле и затихла. Кончилась ночь. Глинская уехала на «Черную речку». Я доделал и отослал проект. Губанов сразу перезвонил: — Спасибо, Алексан Василич. Ты только сейчас не отходи от телефона. Я мигом! Он уже звонил! Блиномес этот… Я прошелся по квартире, разминая затекшую спину. Потом прилег на неразобранную постель, положив телефон рядом на подушку, и уснул. Разбудила меня веселая губановская трель. — Подписал пока! Ну, Алексан Василич, скорее теперь приезжай! Макар ходит как туча и про тебя спрашивает. Я сказал, что ты уже в пути. — К вечеру буду, — бросил я и стал собираться в дорогу. Перед отъездом мне хотелось хотя бы услышать голос Лизы. — Через час мы идем в Русский музей, — тихо вздохнула она. Успею заехать к себе в гостиницу, потом в музей, решил я. А оттуда сразу на вокзал. Я поспешно оделся и быстро подошел к запертой входной двери. Черт! Совсем забыл! Кинулся звонить Глинской. — Сейчас буду, — лаконично ответила она. Я сел в коридоре и начал ждать. Глинская явилась, когда я уже перестал надеяться — через полчаса. — Ты куда? — В Русский музей! — К чему такая спешка? Поедим и вместе сходим, — объявила она, закрывая дверь. |