Онлайн книга «Королеву играет свита»
|
— Но я же говорю вам! Я знаю точно! Нет, господин Бову не понимал. Упрямый русский просто набивает себе цену. Как же, ведь он лично читал в парижском эмигрантском журнале отрывки из «Дневника» Тарабрина! Черта с два этому русскому удастся выбить из него больше двухсот тысяч! — Если вы все же надумаете, — произнес он, — позвоните мне в отель. Я остановился в «Редиссон-Славянской». Буду ждать вашего звонка. И он вышел упругой, подпрыгивающей, совсем не старческой походкой. Вечером Руденко позвонил в номер. Бову ждал его звонка. От таких денег, конечно, не отказываются. — Я могу достать рукописный вариант «Белой березы» с авторской правкой. Хотите? — предложил Макс. — Возьму недорого. — Сто семьдесят — это очень хорошая цена, — произнес в ответ господин Бову. — Но… — Это последнее предложение, молодой человек! Молодой человек, которому было уже за пятьдесят, в ответ раздраженно бросил трубку. Господин Бову только улыбнулся. Пусть этот неприятный тип еще подумает, пусть… Но не слишком долго. Иначе он, Бову, найдет другого продавца. И уж с ним-то он найдет способ договориться. Нина Николаевна была немного удивлена и раздосадована. Она не могла понять, что же нужно этому настырному французу, который, шамкая, лопотал ей в трубку виртуозные комплименты. И каким образом он раздобыл ее телефон? Пришлось согласиться на встречу. Все же иностранец, предприниматель… — Прелестно! — сладко выдохнул старичок, прижимаясь старческими мясного цвета губами к руке Тарабриной. — Вы прекрасно выглядите. Максимум — сорок лет! "Беру обратно свои слова насчет того, что русские не умеют стареть. Умеют. Но очень немногие из них", — подумал француз. Нине Николаевне было уже за шестьдесят. Она, конечно, любила комплименты, но не до такой степени, чтобы поверить в подобную лесть. — Вы хотели меня видеть по делу? Или… — По делу, по делу, — прошамкал старичок. — У меня к вам деловое предложение. Оно касается рукописей вашего мужа… — Но я не торгую рукописями мужа, — резко заметила Нина Николаевна. — Меня интересует его дневник… — Дневник, — грустно усмехнулась вдова. — Дневника не существует и никогда не существовало. Об этом известно всем. Но если бы даже он у меня был, то я не продала бы его вам и за сто тысяч долларов. «Знает!» — сладко екнуло сердце коллекционера. Значит, сто тысяч — это мало для нее. — А за двести тысяч? — спросил он. — И за триста, и за четыреста, и за пятьсот… И вообще бы ни за что не продала. Я не торгую памятью мужа! И его рукописями! — Очень странно слышать от вас такие слова, — пожевал губами старичок. — Ведь мы с вами сотрудничаем уже больше четверти века, и за это время вы выудили из меня кругленькую сумму. — От вас? Сумму? Как это? — Напомню… Через вашего верного друга Макса Руденко! Или он оставил в тайне мое имя, имя вашего партнера? У меня уже набралось более сотни рассказов вашего мужа, по нынешним временам это целое состояние. И стоимость его растет не по дням, а по часам… Так что же насчет дневника? Лицо Нинц Николаевны неуловимо изменилось. Неверие, сомнение, ужас отразились на нем. — Подите прочь, — произнесла она, опускаясь на стул. — Подите прочь… Это… это невозможно, нет! . Господин Бову еще что-то щебетал своим фарфоровым ртом, пытался приложиться мясными губами к ее руке… Неужели то, что сказал он, чистая правда? Она чувствовала, это действительно так. Забрав в канцелярии справку об условно-досрочном освобождении. Катя сдала белье в каптерку, получила в кассе заработанную за время заключения сумму. Негусто! Едва хватит добраться до Киева. Нелка, разбитная шустрая бабенка, отбывавшая срок за мошенничество и тоже освобожденная условно-досрочно, любопытно заглянула ей через плечо. — Сколько у тебя накапало? О, много! У меня меньше. — Надо было реже в ларек бегать, — съехидничала Катя, пряча деньги поглубже, во внутренний карман. — Мне, можно сказать, в другую страну нужно добираться. Вот и копила. Когда позади остались железные «шлюзы» (ворота зоны) и охранники, вооруженные автоматами, Нелка радостно вскрикнула, широко раскинув руки: — Ура, свобода! Глухо каркнули в ответ вороны, слетая с заснеженных елей. Женщины быстро зашагали по направлению к станции, ежась от пронизывающего ветра. — Ты сейчас куда? — поинтересовалась Нелка. Она была молода и вышагивала легко и радостно, полной грудью вдыхая пьянящий воздух свободы. Катя ступала тяжело и неуверенно. Она давно отвыкла от быстрой ходьбы и чувствовала, что задыхается. Противно ныла спина. — Сначала в Москву, — ответила она, сдувая со лба выбившуюся из-под платка седоватую прядь. — Там возьму билет — и домой, к отцу, в Киев. — Почему к отцу? А мать твоя, что ли, померла? — равнодушно спросила Нелка. — Ага, — ответила Катя безразлично. — Давно уже. Они прошли снежное поле, проехали несколько остановок на дребезжащем престарелом «ЛиАЗе», потом долго пили чай в станционном буфете с шоколадом и сухими пирожными. Вскоре прибыл проходящий поезд до Москвы. Билеты у них были в общем вагоне. Женщины устроились рядом друг с другом. В вагоне было жарко, и Катя не заметила, как ее сморил сон. Когда она проснулась, Нелки рядом не было. — А где она? — спросила Катя у попутчиков, поправляя платок. — Еще в Твери сошла. Катя очень удивилась. Она твердо помнила пылкое желание Нелки ехать до Москвы вместе. Инстинктивно она сунула руку за пазуху и обмерла. — Что случилось? — заметили ее побледневшее лицо попутчики — старичок с сумками и женщина с мальчиком, укутанным в платок по самые глаза. Женщина сочувственно вздохнула: — В поезде моргать нельзя, сразу сопрут. А мы еще думали, какая у тебя хорошая подруга, заботливая… Укрывала платком, шарфик поправляла. А она вон как… — Подруга… — горестно выдохнула Катя. — Какая она мне подруга. Так… вместе сидели. В кармане вяло погромыхивала мелочь, оставшаяся после покупки чая и пирожных в буфете. К вечеру поезд дотащился до Ленинградского вокзала. Катя вышла из жаркого вагона на перрон и остановилась. Мягко падал снег, укутывая плечи сверкающей бриллиантовой пеленой. — Где здесь можно позвонить? — подошла она к женщине-милиционеру. |