Книга Королеву играет свита, страница 54 – Светлана Успенская

Номер, который она знала наизусть, отозвался длинными гудками. А потом прозвучал резкий, давно забытый голос:

— Алло. Алло, кто это?.. Ну что вы молчите?

— Мама, это я, — проговорила Катя. Ей казалось, что стоит только дозвониться, — все будет хорошо, очень хорошо… Трубка возмутилась:

— Кто это "я"? Кого вам нужно?

— Это я, Катя… Катя Сорокина. Молчание. Напряженное тяжелое молчание.

Осторожный вопрос:

— Да?

— Мама, я на «Октябрьской», только что выписали из больницы. — Настороженное молчание.

Захлебываясь словами, Катя стыдливо проговорила:

— Мне нужно ехать домой, а деньги кончились… Мне нужно двадцать рублей на билет. — А потом ее голос прорвался неожиданной просьбой:

— Можно я приеду?

Смущенный ответ на другом конце провода:

— Ох, у меня сейчас гости… И вообще собираюсь уходить… — Торопливо:

— Я сейчас приеду. Или пришлю кого-нибудь с деньгами…

Когда Катя повесила трубку, ее бил озноб, хотя в метро было тепло.

Скоро она увидит ее… Сколько лет они не виделись? Лет семь, кажется… В памяти возникла красивая, молодая мать, в том самом платье с красным пояском, что было на ней в их единственное крымское лето. Из темной московской толпы она вынырнет навстречу ей и скажет: «Ну, что с тобой, дочка?»

Или еще что-нибудь незначительное, ласковое. И тогда можно будет расслабиться и с облегчением заплакать. И тогда будет все хорошо, очень хорошо!..

Сев на сумку и привалившись плечом к облицованной мрамором колонне.

Катя закрыла глаза и погрузилась в больное обморочное полузабытье. Очнулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо.

— Катюша, это ты? Я тебя не сразу узнала. Уже минут пятнадцать выглядываю тебя…

Катя непонимающе открыла глаза. Незнакомая женщина в вязаной шапке и толстых роговых очках что-то говорила ей с ласковой улыбкой.

— Ты не узнала меня? Это я, тетя Лена Кутькова.

— Кутькова… — Из памяти всплыла знакомая фамилия, неразрывно связанная с образом матери. — Милая Кутькова!

Кутькова была все такой же. Она ничуть не постарела. В двадцать пять лет она выглядела на сорок, в сорок она выглядела как в двадцать пять — пористая неживая кожа на лице, редкие волосы, спрятанные под шапкой, сухощавая сутулая фигура. А теперь еще и очки.

— Мама не смогла приехать, — смущенно объяснила Кутькова. — Она передала тебе пятьдесят рублей, велела мне проводить тебя до поезда. Что с тобой, ты такая бледная?

— Ничего. — Катя смущенно потупила глаза. —Ничего, тетя Лена… А как там Даша и Ира?

— О. — Невыразительное лицо Кутьковой неожиданно посветлело и расцвело.

— Они совсем большие стали. Такие красавицы, все в мать! — Она словно поперхнулась и торопливо проговорила:

— Ты тоже стала очень красивой, Катюша. Я тебя так давно не видела! У тебя уже, наверное, и женихи есть…

— Да уж, — неопределенно пробормотала Катя и произнесла:

— Мне пора на вокзал.

От провожания Кутьковой она отказалась. У нее не было сил улыбаться и с наигранным энтузиазмом рассказывать о своих планах на жизнь, которая ей, честно говоря, в тот момент казалась конченой. Внутри все болело, а скомканный полтинник жег ладонь.

В поезде она с трудом взобралась на верхнюю полку, отвернулась лицом к стенке и забылась ужасным горячечным сном. В ту минуту ей казалось, что поезд-призрак мчится в небытие, унося ее с собой…

Через неделю воцарившейся семейной идиллии Татьяна тактично намекнула, что неплохо было бы падчерице устроиться на работу. У них на студии есть вакантное место помощника звукорежиссера. Специальность очень нужная и важная.

Катя посмотрела на мачеху таким потусторонним взглядом, что у той застряли слова в горле.

— На студию работать я не пойду, — отрезала Катя. — Ненавижу это гадючье кубло. Хватит уже, поработала!

Таня отступилась, но ненадолго. Через неделю она возобновила разговор, подключив к нему и отца.

— Если не хочешь учиться, иди работать, — поддержал жену Юрий Васильевич. — Пойми, не то чтобы нам было жалко денег на тебя, но пора тебе как-то устраиваться в жизни, приобретать специальность.

— Нет, работать я не пойду, — отрезала Катя. — Буду учиться.

— Где?

— Поеду летом поступать в Новосибирск. В институт культуры. Там, говорят, маленький конкурс. Или, может, в Питер, но там сложнее… Буду режиссером. Буду тебя, папка, снимать в своих фильмах!

Отец чуть не подавился жареной картошкой.

— Я думал, ты хочешь быть актрисой, как мать.

— Актрисой… — Катя выразительно фыркнула. — Не хочу быть подстилкой!

Быть актрисой — это значит спать с режиссером, это я точно знаю. Знаешь ли, насмотрелась… В кино только у режиссера настоящая сила! — И она мечтательно прищурила свои агатовые глаза.

Вот она — режиссер, снимает фильм, скажем, из заграничной жизни.

Съемки, например, в Париже. Все надеются на молодого перспективного режиссера, то есть на нее, Катю. Все ищут с ней знакомства, интересуются творческими планами. Самые известные киносценаристы наперебой подпихивают ей свои сценарии — только бы взяла!

Ей нужна актриса на роль, помреж предлагает посмотреть Тарабрину.

«Она ведь уже немолода!» — Катя пренебрежительно фыркает, но все же дает распоряжение пригласить мать на пробы.

На пробах она с прищуром смотрит на загримированную мать и неодобрительно качает головой: "Глаза не очень выразительные, подгримируйте! — Потом:

— Двигаетесь плохо, Нина Николаевна. Не знаю уж, как вас Тарабрин снимал, сколько он, наверное, с вами намучился…"

Мать краснеет, но молчит. Эта самоуверенная девица, которая так похожа на ее совсем уже взрослую дочь, все-таки режиссер, а актер обязан слушать режиссера, как Бога!

А потом она предлагает попробовать эпизод. Например, надо санинструктору проползти по полю боя за раненым. Мать ползет, тяжело отдуваясь.

А она комментирует: «Плохо, не активно. Еще один дубль!» А потом еще и еще…

А потом мать с покрасневшим от натуги лицом стоит перед ней и заискивающе ловит ее взгляд. Ей так хочется этой роли, ей так нужна эта роль!

Если бы перед ней был режиссер-мужчина, она знала бы, как поступить. Дорожка-то у всех одна — через постель. Но перед ней не мужчина, а сопливая, заносчивая девчонка, на которую ее изрядно подвявшая красота не производит никакого впечатления. А ведь после смерти Тарабрина ей так нужны деньги, так нужны роли!

"Вы мне вообще-то не подходите, Нина Николаевна, — неторопливо закуривая дефицитный «Кэмел», купленный у спекулянтов по семь рублей за пачку, произносит Катя, искусно затягивая слова. — Вы плохо двигаетесь, плохо говорите. Наконец, вы переигрываете. Вы же не в театре в самом деле! В кино нужно играть лицом, выражением глаз, а не ужимками и гримасами, как в театре.