Онлайн книга «Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь»
|
Лизанька улыбнулась. Она станет княжной… всенепременно станет… О коварных планах дочери познаньского воеводы Себастьян, конечно, догадывался. И планы сии время от времени доставляли ему немалые неудобства. Однако этим днем занят он был делом иным. Государственной важности. Почти. — Выходи, Себастьянушка. — Ласковый голос Евстафия Елисеевича проникал за тонкую дверь ванной, заставляя Себастьяна вздрагивать. — Выходи, выходи, — вторил познаньскому воеводе Аврелий Яковлевич. Старик мерзко хихикал. Весело ему. Нигилист несчастный… — Не могу. — Себастьян поплотнее завернулся в простыню. — Почему? — Я стесняюсь. Простыня была тонкой и бесстыдно обрисовывала изгибы Себастьяновой фигуры. Нет, следовало признаться, что при всей своей благоприобретенной мизантропии Старик дело знал и силы в Себастьянову трансформацию вкачал немерено. А панночка Тиана Белопольска, избавленная от ужасающего своего наряда, оказалась чудо до чего хороша. Ах, какие вышли ноги… …на таких ногах Себастьян сам бы женился. А грудь? Не грудь, а загляденье… и талия тонка… и задница на месте… и даже хвост изменился согласно новому образу, сделавшись тоньше, изящней. На конце же проклюнулась белая кисточка, донельзя напоминавшая Себастьяну любимую матушкину пуховку. Начальство молчало. Себастьян держался одной рукой за простынь, другой — за ручку двери, потому как молчание это ему казалось крайне подозрительным. — И чего же ты, свет мой, стесняешься? — гулким басом поинтересовался Аврелий Яковлевич, к двери приникая. — Вы глазеть станете. — Станем, всенепременно станем, — уверил ведьмак и в дверь стукнул. Легонько. Кулаком. Вот только кулаки у Аврелия Яковлевича были пудовые. — Себастьянушка, — познаньский воевода отступил, решив воззвать к голосу разума, который твердил Себастьяну, что ручку двери отпускать не стоит, — мы же должны увериться, что превращение прошло… успешно. — А если на слово? Аврелий Яковлевич громко фыркнул и, пнув хлипкую дверь, которая от пинка треснула, велел: — Выходи немедля… — Себастьянушка, ну что ты смущаешься… все ж свои… Свои в данный момент Себастьяна пугали ничуть не меньше, чем чужие, пусть и существовавшие пока сугубо в теории. Но ручку он выпустил. — …что ты ведешь себя, аки девица, — продолжил увещевать познаньский воевода. — А я и есть девица, — мстительно отозвался Себастьян Вевельский, повыше поднимая простынку, которая норовила съехать самым что ни на есть предательским образом. — Ты прежде всего старший актор воеводства Познаньского и верноподданный его величества… На подобный аргумент возражений не нашлось, и Себастьян, придерживая простыню уже обеими руками, вышел. В небольшой и единственной комнате конспиративной квартиры воцарилось молчание. Недружелюбно молчал ненаследный князь Вевельский, пытаясь правым глазом смотреть на начальство — и пусть прочтет оно в этом глазу всю бездну негодования и вселенскую тоску, глядишь, и усовестится. Глаз же левый зацепился за Аврелия Яковлевича, который вроде бы ничего не делал, но не делал он это как-то слишком уж нарочито. С показным равнодушием. Стоял себе над секретером да теребил свою всклоченную бороду. Усмехался… — Видишь, Себастьянушка. — Начальство если и истолковало взгляд верно, то усовеститься не спешило. Напротив, подступало медленно, с неясными намерениями. — Не все так и страшно… — Не люблю баб, — поспешил добавить Аврелий Яковлевич. — Все дуры. Себастьян обиделся. Так, на всякий случай. И в простыньку вцепился, поинтересовавшись севшим голосом: — Евстафий Елисеевич, а что это вы делаете? Познаньский воевода, успевший ухватить простыню за краешек, застыл. И покраснел. Наверное, тоже на всякий случай. — Так ведь… Себастьянушка… ты закутался… ничего и не видно. — А что должно быть видно? — Дура, — добавил старый маг и, вытащив из-за спины солидную трость, больше дубинку напоминавшую, ткнул в Себастьяна, — как есть дура. — Сами вы, Аврелий Яковлевич, дура… Ведьмак лишь хмыкнул. А Евстафий Елисеевич, смахнувши со лба крупные капли пота, жалобно произнес: — Да мы только взглянем! Нет, в словах познаньского воеводы имелся резон, и хоть бы изрядно замызганное зеркало в ванной позволило Себастьяну осмотреть себя, но… мало ли чем обернется чужая сила, переплавившая тело? И амулетик, надежно вросший в левую лопатку — Аврелий Яковлевич клятвенно обещал, что сие исключительно временная мера и после амулетик он вынет, не из любви к Себастьяну, но потому как не имеет привычки ценными вещами разбрасываться, — ощущался. Себастьяна тянуло потрогать, убедиться, что не причудилась ему горячая горошина под кожей, но он терпел, понимая, — нельзя. Правда, терпение дурно сказывалось на характере. А может, чужая личина, столь подозрительно легко воспроизведенная, характер показывала. И оттого Себастьян, легонько хлопнув по начальничьим пальцам, произнес капризно: — Все вы так говорите! Сначала только взглянуть, потом только потрогать… глазом моргнуть не успеешь, как останешься одна и с тремя детьми. Евстафий Елисеевич густо покраснел, ведьмак же снова хмыкнул и, вцепившись в бороду, выдрал три волосинки, которые бросил Себастьяну под ноги, что-то забормотал… волосы растаяли, а спину обдало холодком. Хвост же зачесался, избавляясь от редких чешуек. — Видишь, Себастьянушка… а если на конкурсе чего проклюнется? Рога к примеру… или крылья… стой смирно. С хвостом и крыльями Себастьян как-нибудь без посторонней помощи управится. А вот что горошина амулета жаром плеснула, это да… плеснула и исчезла, растворившись под кожей. — Евстафий Елисеевич! Я Дануте Збигневне пожалуюсь, что вы ко мне пристаете! Начальство простынку выпустило, но тут же, смущение поборов, вновь вцепилось, резонно заметив: — Не поверит она тебе, Себастьянушка… — Посмотрим. — Себастьян попытался вывернуться, но комнатушка была малой, ко всему — заставленной мебелью. — Я вот завтра заявлюсь в этом самом виде и… и скажу, что вы меня соблазнили! Подобного коварства от старшего актора Евстафий Елисеевич не ожидал. И, ободренный замешательством, Себастьян продолжил: |