Онлайн книга «Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь»
|
На машиниста кричали. Грозились кулаками и начальством, которое пряталось в скворечнике вокзала, верно, изнывая от жары… а ему-то все было нипочем, он и куртку скинул, оставшись в латаной-перелатаной рубахе. Аленка еще бы посмотрела, но машинисту надоело слушать ругань, и он исчез. Сама же Аленка отвлеклась на солидную красноносую лоточницу, которая шествовала по перрону, выкрикивая: — Пирожки! Горячие пирожки! Два за медень… Пирожки лежали румяными горбиками, аккуратными и аппетитными… — Нельзя, — одернула Евдокия, прежде чем Аленка успела медень достать. — Мало ли, с чем они… уличная еда опасна для здоровья. Зануда. Вот как она может так жить, все-то обо всем зная? И не было бы от одного маленького пирожочка беды… но Евдокии разве докажешь? Хуже матушки. Аленка вздохнула и, проводив торговку взглядом, повернулась к сестре. Старая дева? Дева. И старая, видать, от рождения старая, серьезная. А от излишней серьезности морщины появляются; Аленка знает, она читала об этом в «Женских новостях»… но скажи сестрице-только посмеется, мол, пишут всякие глупости, а Аленка повторяет. Тяжко с нею. Вот и сейчас хмурится, разглядывая вагон. И что ей не по нраву? Хороший, первого класса, маменька не поскупилась… — Офицеры в соседнем купе едут, — с неудовольствием пояснила Евдокия, глядя на четверку военных. — Уланы. И что? Пусть себе едут, не высаживать же их… с Евдокии станется. — Ладно, — решилась сестрица, — как-нибудь… Боится? Чего? С офицерами даже веселей, а то как подумаешь, что два дня предстоит провести в компании Евдокии и папеньки, и враз тоска нападает. Нет, сестрицу старшую Аленка любила, но притом категорически не понимала. Она ведь красивая, а как вырядится… Платье это серое, из плотной рыхлой ткани, застегнутое на два десятка мелких пуговок. Не платье — панцирь, из которого Аленке сестрицу хотелось вытряхнуть. И шляпу с низко опушенными полями содрать. И перчатки нелепые кожаные, слишком мужские с виду, выкинуть. …к нарядам Евдокия проявляла редкостное равнодушие. Все-то ей недосуг, все-то она занята, отгородилась бумажками своими от всего мира и делает вид, будто счастлива. Разве так можно? И зонт дурацкий, мужской, держит наперевес, упираясь острием в пухлый живот проводника. — Идем, — заявила Евдокия, решительно отмахнувшись от протянутой руки. Юбки подхватила и сама поднялась по железной лесенке. Вот разве так можно? Женщина должна быть хрупкой, беспомощной… хотя бы с виду. Тем более когда ступеньки такие… высокие… и узкие… и совершенно доверия не внушающие. — Позвольте вам помочь, — раздался низкий и очень приятный голос. Конечно, Аленка позволила. Офицер был очарователен. …почти как любовь всей Аленкиной жизни, разве что светловолосый и синеглазый. И в мундире королевских улан, который был весьма ему к лицу. — Лихослав, — представился офицер, не сводя с Аленки взгляда. А смотрел… …нет, конечно, поклонники у Аленки имелись, она к ним даже привыкла, как привыкают к неизбежному злу, но ни один из них, даже сынок мэра, уверенный, что уж ему-то Аленка не откажет, не смотрел на нее с таким детским восторгом. И стало одновременно весело. А еще неудобно. И горячо в руке, которую офицер не собирался выпускать. О нет, он, в отличие от сынка мэра — навязчивая скотина, добрых слов не понимавшая, — не делал ничего предосудительного, просто… просто было в нем что-то такое… не такое. — Алантриэль… — сказала она, разглядывая нового знакомого, пожалуй, чересчур пристально, но в попытке понять, что же с ним не так. — Алена, — естественно, от зоркого глаза Евдокии сие знакомство, пусть и случайное, не ускользнуло, — будь добра, пройди в купе… Офицер руку убрал, но не ушел. И Аленка не ушла, задержалась, чувствуя, что краснеет не от смущения… просто и вправду неладно… нет, злого в нем нет, это точно. И хорошо, что нет, потому как офицер Аленке нравился. И чем дольше она его разглядывала, тем больше нравился. Проводник же, втиснувшись между ними, сиплым голосом произнес: — Поезд скоро отправляется. — И куда вы следуете? — Лихослав спросил шепотом, и также шепотом, почти одними губами, Аленка ответила: — Познаньск… — Значит, попутчики. — Он поклонился и руку поцеловал, бережно, осторожно, будто бы эта самая рука хрустальная. Поцеловал и отпустил, больше ничего не сказав. …а сынок мэра норовил не только руку, Аленке даже пнуть его пришлось, что, конечно, крайне неприлично, зато весьма эффективно. — Аленка, ты… — Мрачная Евдокия заперла дверь на щеколду. И содрав шляпку, швырнула ее на диванчик. — Ты… ты соображаешь, что творишь? — Что? Аленка давно усвоила, что спорить с сестрицей бесполезно. — Он же теперь… ты же… он же не отстанет! И пускай. Евдокия махнула рукой и без сил опустилась на собственную шляпку. Вскочила, ойкнув… — Выбрось, — посоветовала Аленка, устраиваясь у окна. — Она тебе не идет. И платье тоже. И вообще, Дуся, ты ведешь себя как… — Как кто? — Как надсмотрщица, вот! — Мне мама за тобой присматривать велела! — Евдокия расстроенно вертела в руках шляпку, которую, кажется, и вправду оставалось лишь выбросить. — Вот именно, что только присматривать, а не… — Не «что»? — Не надсматривать. Евдокия покраснела, но сказать ничего не сказала, села, спину выпрямив, и портфель бумагами набитый к животу прижала. Вцепилась в него, словно опасалась, что и здесь, в запертом купе, кто-то на этакую ценность покусится. Ссориться с сестрой не хотелось, и Аленка отвернулась к окну. А Лихослав не ушел, стоял на перроне, разговаривал и жевал пирожок, тот самый, который горбиком и с корочкой, и, значит, не думает, будто уличная еда — это зло… и жует-то так вкусно, что Аленка, пусть и не голодная, а позавидовала. Надо было купить пирожков в дорогу… Следовало признать, что Лихослав был высоким и, пожалуй, красивым… нет, конечно, Аленка любит другого и любви своей изменять не собирается, поэтому интерес ее к Лихославу исключительно, как выразилась бы дорогая сестрица, умозрительного характера. Евдокия сопела и копалась в портфеле… А папенька опаздывал. |