Книга Дело Нины С., страница 49 – Мария Нуровская

Она была вызвана на допрос. Комиссар рассматривал ее через стекло, сам оставаясь невидимым. Он подумал, что по ее лицу ничего невозможно прочитать. Это было лицо-маска. Жена погибшего отвечала на вопросы не сразу, поразмыслив какое-то время, короткими фразами. Во время совершения убийства она находилась в Белостоке, это могли подтвердить свидетели. Она была на аэробике, а потом с несколькими знакомыми женщинами отправилась в паб, который покинула около полуночи. Ежи Баран тогда уже был мертв. Однако ей было несвойственно сидеть в таких местах. Обычно после аэробики Вероника спешила домой, где ее ждала младшая дочь. Говорили, что они едва ли не с пеленок были неразлучны, кроме их самих, им никто не был нужен. По-видимому, этот ребенок был зачем-то нужен жене Ежи. Она даже призналась в этом в редкий для нее момент искренности: «Только с Касей я поняла, что такое материнство». Вполне вероятно, ведь тогда, на Сицилии, падая с норовистого коня из бронзы, она не выпустила из объятий своего младшего ребенка.

В конце разговора с комиссаром Вероника спросила, когда можно будет приехать за трупом в морг судебно-медицинской экспертизы.

– Я и мои дочери хотели бы забрать тело и похоронить в семейной могиле, – сказала она тем же тоном, каким давала показания. На ее лице не дрогнул ни один мускул.

Комиссара поразило то, каким образом она выразилась о своем муже. Для нее он уже был лишь телом. Ему в голову неожиданно пришла мысль, что Ежи Баран при жизни тоже был телом, только для другой женщины и совершенно в ином смысле.

В дверях комиссариата появилась дочь Нины С., но не та, которую комиссар Зацепка ожидал.

– Мы вызвали вашу сестру, – сказал он довольно резко. – Что это за игра в кошки-мышки?

– Я и есть та сестра, – улыбнулась молодожавая женщина.

– Паспорт, пожалуйста!

Она порылась в сумочке. Сомнений быть не могло, на фотографии была та же самая женщина, что стояла сейчас перед ним.

– Мы – близнецы, – объяснила она.

– И правда, вылетело у меня из головы, – сказал комиссар, смутившись; настолько по-разному он воспринимал обеих сестер, что подсознательно наделил их разной внешностью.

Но, присмотревшись внимательнее, он убедился, что только на первый взгляд они были идентичны. У женщины, сидевшей с противоположной стороны письменного стола, было что-то такое в лице, что притягивало взгляд. Улыбка? Глаза – умные, внимательные? Ее лицо было живым. Другую дочь Нины С. он не назвал бы красивой или интересной, в этой же, безусловно, было что-то привлекательное, интригующее. Ему вспомнилось ее прозвище – Высокие Каблуки, и он непроизвольно взглянул на ее ноги. Она была на шпильках.

Она как раз положила ногу на ногу и достала из сумочки сигареты.

– Здесь нельзя курить! – бросил он.

– Жаль, мне было бы легче… Начну с того, что это не моя мама должна находиться под арестом, а юрисконсульт Ежи Баран.

– Это уже, пожалуй, невозможно.

– Знаю, и очень об этом сожалею.

– Что он мертв или что нельзя его арестовать?

Она не ответила.

– Я надеялась, что сумею выиграть дело в суде, но, к сожалению, мне это не удалось.

Зацепка не сумел сдержать улыбки:

– Вам не кажется, что лишение жизни – самое плохое из всех возможных наказаний?

«Чувства могут убить. – В голове комиссара включился красный сигнал. – Надо это записать».

– Насколько мне известно, вы с самого начала к нему плохо относились, – сказал он.

(магнитофонная запись) Меня зовут Лилиана Сворович, мне тридцать девять лет, семейное положение: незамужняя, профессия: философ…

– Наверное, все-таки это не ваша профессия, – сказал комиссар, прерывая запись.

– Я окончила факультет философии в Оксфордском университете, я – философ, как и мой дедушка! – настаивала она на своем.

«Тоже мне – философша», – подумал он с некоторой долей ехидства.

А вслух сказал:

– Кажется, вы изучали что-то еще, и ваша работа больше связана с той сферой деятельности.

Женщина бросила на Зацепку разъяренный взгляд.

– Я только проходила переподготовку, а по образованию я – философ.

– Ну ладно, пусть будет так, – смирился он. – Можем продолжать?

(магнитофонная запись) Этот человек, то есть Ежи Баран, источал как будто флюиды спокойствия, вызывал доверие уже одним своим внешним видом. После того как я раскрыла его настоящую сущность, меня часто преследовал один образ, я уже не помню, из фильма или из книги. Там была такая райская птица, которая пела так чудесно, что слушавшие ее люди засыпали в состоянии блаженства. И когда они уже крепко спали, из-за портьеры выходили спрятавшиеся разбойники, перерезали им горло и грабили их. Таким же разбойником был для меня Ежи Баран, и, хотя об умерших следует говорить хорошо или ничего, этот человек – даже мертвый – вызывает во мне самые неприятные чувства. Он разрушает нашу семью даже после смерти. Мама второй раз оказывается в тюрьме, но ее первое заключение было связано с благородной идеей, а это второе…

Комиссар резким движением выключил магнитофон.

– Извините, – сказал он, – это допрос, поэтому прошу вас не произносить здесь речей, а излагать известные вам факты, которые связаны с делом вашей матери.

Молодая жещина была заметно уязвлена:

(магнитофонная запись) Может, начну с начала, с того дня, когда произошла наша первая встреча… Баран приехал с мамой в Лондон. Я немного нервничала, понимая, что мама хочет показать мне своего мужчину, а сестра, явно враждебно к нему настроенная, постоянно пыталась выставить его в невыгодном свете. По ее мнению, мама привезла из Германии картофелину и убеждала всех, что это по крайней мере яйцо Фаберже. Баран яйцом Фаберже точно не был, но не был также и картофелиной. Я получала удовольствие от бесед с ним, он был человеком широких взглядов, прекрасно образованным. Тот вечер, который я с ними обоими провела, запомнился мне как действительно интересный. Кроме того, я видела, как сильно рядом с ним изменилась мама, она будто бы сбросила пятнадцать лет… У нее всегда была какая-то грусть в глазах. С Ежи Бараном эта грусть исчезла. Когда мы на минуту остались одни, она шепнула: «У меня теперь есть то, чего мне не хватало всю жизнь, – чувство защищенности».