Онлайн книга «Обольщение. Гнев Диониса»
|
Не надо думать об этом, не надо, а то еще, не дай бог, опять начнется… Но ведь это интересный психологический вопрос! А в Илье? Есть ли черта… Да, конечно, лоб! Прямой, с выдающейся линией бровей. Этот лоб мне всегда так нравится, я его всегда и целую в лоб… А «то лицо» я хотела целовать все… Все… Я вскакиваю с места и кричу: – Женя! Женя! В моем голосе, верно, звучит что-то странное, потому что Женя и Сидоренко вбегают, слегка испуганные, но я уже совладала с собой и говорю с нервным смехом: – Там, на перилах, скорпион! Виктор Петрович хватает палку, Женя бежит за каменными щипцами. Мне уже стыдно своего глупого волнения и я спокойно говорю: – Бросьте, не стоит. Жар спал, поедем на велосипедах. Я выучила Женю ездить на велосипеде. Она увлеклась этим спортом, как раньше верховой ездой и управлением парусом. Катя отказалась. Ей, кажется, это нравится, но все, что идет от меня, ей противно. Мы прислонили велосипеды к высокому орешнику и уселись отдохнуть. Дорога была отвратительная, да еще на подъем. Нам жарко, мы устали. Говорить не хочется. Вечер такой мягкий, ветра нет, море все розовое. Женя задумчиво смотрит в даль, обмахивая лицо платком. Я прилегла к ней на колени. Сидоренко лежит, опершись на локоть, и жует стебелек травы. Я все думаю о странном совпадении и, желая разогнать эти мысли, сажусь и обиженным тоном говорю: – Какой вы сегодня неинтересный собеседник, Виктор Петрович! Прочтите хоть стихи или спойте романс. – Я не могу так сразу! Женя Львовна, о чем вы думаете? Женя вздрагивает: – Так, ни о чем!.. А впрочем, чего же я стесняюсь? О «нем». Знаете, о «нем» в кавычках, как говорит Виктор Петрович. – Ого! – восклицает Сидоренко, – у Жени Львовны есть «он»! – То-то и дело что нет, – с таким огорчением произносит Женя, что мы смеемся. – Ну, Женя Львовна, я три недели пою романсы, читаю стихотворения, спас трех котят из воды, подарил вам мандолину и семена американской картошки, ем тянушки вашего приготовления без единой гримасы – имею я наконец право попасть в кавычки? – произносит с пафосом Сидоренко. – Э, нет, Виктор Петрович! – отвечает Женя серьезно. – Отчего? – Я вас очень люблю, да не влюблюсь, – трясет она головкой. – Но почему же? – Потому что вы не мой тип! – А вы знаете свой тип? – спрашиваю я быстро. – Конечно! – И я не подхожу под тип? – с комическим отчаянием спрашивает Сидоренко. – Нет! Вы русый, а я люблю брюнетов; у вас борода, а я люблю одни усы – большие усы. Вы среднего роста, а я люблю очень высоких. Да и вообще я в вас не влюблюсь. Сидоренко разводит руками: – Ну хорошо, ну хорошо. Вы описали нам наружность, а качества-то его душевные? – Если он будет умный и хороший человек, это очень хорошо. – Значит, он может быть и дурным, но только с усами! Ай, ай, Женя Львовна, а еще серьезная барышня! Личико Жени выражает досаду. – Конечно, я не умею это все хорошенько объяснить, я как-то мало думала обо всем этом. Я даже не очень люблю романы, где много говорится о любви, но мое мнение таково: сначала понравится наружность, может понравиться и некрасивая наружность, и все в ней мило, все нравится, и влюбишься, а потом оказывается – и глуп, и плох! Приходится разлюбить, а это больно. Вот и все. Лучше сказать не умею. – Правда, Женя Львовна, – вдруг тихо говорит Сидоренко. – Правда! А если этот человек и умен, и хорош, тогда… – Тогда крышка! – решительно говорит Женя. – Тогда счастье! – А если мука? – Не знаю. По-моему, любовь – счастье. Даже несчастная любовь! Мы все молчим и смотрим на море. – Ай да Женя Львовна, какую лекцию о любви прочитала! – с немного преувеличенной веселостью говорит Сидоренко. Крышка?! Ну нет! Ты, милая, чистая девочка, не понимаешь, что есть два сорта любви, и одну из них можно отлично победить, потому что она не дает счастья. Сидоренко едет в Тифлис через Батум. Мы все, кроме Кати, провожаем его на пароход. Женя чуть не плачет и умоляет не забыть привезти ей чувяки из желтой кожи. Мы надавали ему столько поручений, что составился длиннейший список. Сидоренко клянется, что приедет через две недели непременно, и умоляет Женю не влюбиться в приказчика из бакалейной лавки. – Усы у него, как два лисьих хвоста! – уверяет он. – Пропало мое дело. Сидоренко нервно весел. Пора садиться в фелюгу, но он все медлит и по нескольку раз прощается. Наконец прыгает в лодку и кричит, когда фелюга уже отходит: – Женя Львовна! Крышка! Мы возвращаемся домой. – Таточка, – странным голосом говорит Женя, – что это крикнул Виктор Петрович? – Не знаю, Женюша, про какую-то крышку, – отвечаю я и чуть не падаю назад, так как Андрей наступает сзади мне на платье огромным болотным сапожищем и отрывает целое полотнище. Марья Васильевна делает ему замечание, а Женя, стараясь мне помочь, говорит сердито: – Хотя бы извинился, разиня! Андрей молчит и смотрит на меня исподлобья. – Извинись перед Татьяной Александровной, – говорит мать строго. – Не нахожу нужным! – вдруг выпаливает он. – Ты с ума сошел? – Нисколько! Распустят хвосты с балаболками, а потом… – Замолчи и ступай домой! – бледнеет Марья Васильевна. Я смеюсь и шучу, стараясь сгладить этот инцидент, но Марья Васильевна страшно взволновалась. Идя домой, она жалуется мне, что запустила воспитание сына. В С. нет гимназии, и она видит его дома только на каникулах. Я стараюсь успокоить ее, доказывая, что все мальчики в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет большей частью грубы, считая это молодечеством. А скучно без Сидоренки – славный он малый! Сегодня вечером написали с Женей ему письмо, то есть писала я, а Женя делала приписки и ставила бесчисленное количество восклицательных знаков. Письмо вышло большое, забавное. Ждем его приезда с нетерпением. Этот мальчишка делается невозможным. Я его до сих пор не замечала, а теперь он постоянно впутывается в разговор и говорит мне дерзости. Я упорно стараюсь не реагировать на его выходки и тотчас прекращаю разговоры. Марья Васильевна то бледнеет, то краснеет, Женя злится, а у Кати ходят скулы: она страдает, она видит, что такую же несправедливость по отношению ко мне делает другой человек, и ей стыдно и за него, и за себя – она слишком справедлива. |