Онлайн книга «Обольщение. Гнев Диониса»
|
– Это не просто кружева, Тата, – говорит он нежно, – это твой подвенечный вуаль. «Не нанял ли ты еще оркестр?» – хочется мне сказать, но я чувствую, что это жестоко, и ласково благодарю. – Неужели ты хочешь делать свадьбу с помпой? – спрашиваю я через несколько минут. – Никакой особой помпы не будет. Но и прятаться я не хочу. Я горжусь тобой! Ты – моя жена, мать моего ребенка… – Вот в том-то и дело: мне придется венчаться, когда все уже будет заметно, и торжественность выйдет довольно комичной. – Ничего не будет заметно. Мы едем в Париж через три дня. Я получил телеграмму и не могу ни минуты дольше оставлять мое дело. Если я опоздаю, то теряю очень много, если не все. – Но ты забыл, что мне нужно ехать в Петербург! – говорю я с досадой. – Как? Ты все-таки едешь туда? – Да, это необходимо. – Ты не поедешь! – бледнеет он. – Ты прекрасно знаешь, что я должна ехать. – Ты можешь написать. – Писать надо было два с половиной месяца назад, а теперь это будет величайшая… бестактность… Наконец, у меня там картины, этюды. – Их может привезти Вербер. – Не могу, – говорит Васенька. – Во-первых, у меня пятнадцать лет не плачено за паспорт, а во-вторых, я запутан в политическую историю, и меня туда не пустят. – В политическую историю? Вы, Васенька? – Да вот, я! – Как же вы запутались, сидя здесь? – Я от здешних анархистов что-то пересылал своим прежним товарищам. Меня тут потом таскали в посольство, спрашивали, что я посылал, а я почем знаю? Что-то писаное. Верно, те там вляпались. – Не знала, Васенька, что вы у нас политикой занимаетесь да еще с анархистами дружите, – смеюсь я. – Какая дружба! Я с ними у тетки Зои макароны ел – вот и вся дружба. А они были ребята ничего себе. – Я, Тата, не хочу, чтобы ты ехала, – прерывает Васеньку Старк. – Я должна ехать и поеду! Наконец, ты сам говорил, что для брака во Франции требуются все бумаги, а у меня здесь один паспорт. – Когда же ты едешь? – спрашивает он с испугом. – Послезавтра! – Я еду с тобой! Пусть все пропадает. Я не могу отпустить тебя одну. Едва уговорила Старка отпустить меня в Петербург одну. Ему самому необходимо ехать в Париж, не терять же ему из-за меня чуть не все свои деньги. Чего он боится? Неужели ему приходит в голову, что я могу остаться там? Я ему это высказала. – Ты бы простил меня, если бы я явилась к тебе с чужим ребенком? – С ребенком? Нет! Никогда! Но… но тебя одну… Не знаю… Не знаю… Ты едешь, я тоже должен ехать, но не медли там; помни, Тата, что каждая минута в разлуке с тобой для меня невыразимая мука… Тата! Жена моя, счастье мое, жизнь моя! Я приехала домой. Домой! Нет! Нет, это уже не мой дом. Я не даю себе отчета, как Илья и Женя встретили меня… Как увидала Илью, все во мне упало. Я бросилась к нему, прижалась к его груди и плакала… плакала. Они, увидав мое лицо, сразу решили, что я больна. Женя в карете болтала о посторонних вещах, а Илья молча обнял меня. Я жалась к нему и думала: в последний раз! Вот через час, через два ты оттолкнешь меня, и мы будем чужие. Мы – чужие. Такие родные и близкие до сих пор. И это милое юное существо, сидящее напротив, отвернется от меня с презрением. – Все это как-то навалилось сразу, – говорит Илья. – И мама заболела, и Катю арестовали. – Как Катю? За что? – Ты знаешь, сама она никакой политикой не занималась, но одни из ее друзей на Кавказе попались в чем-то очень серьезном. Ты не волнуйся, мы хлопотали, и для Кати все кончится высылкой за границу. Я даже думаю, что через несколько лет она сможет вернуться к нам. Зато вот Женя… Он ей улыбается. – Знаю! Знаю! Поздравляю тебя от всей души, деточка моя! – Я протягиваю ей руки. Она бросается ко мне и душит поцелуями. Поцелуешь ли ты меня завтра? За обедом я ничего не ем. Как я ему скажу? Все посыпалось на него сразу, и еще я держу под полой на его голову камень. Но есть еще нечто, самое ужасное, самое страшное. Один взгляд на Илью – и я поняла, что никогда не переставала его любить… Я никогда бы сама не решилась оставить его и, если бы не этот ребенок, готова сделать подлость – все скрыть и красть счастье, остаться здесь, около него! Около него я опять воскресла бы для искусства. Он не был знатоком и помощником мне, но он никогда не мешал, не ревновал меня, он понимал, что это мое призвание, и мирился с этим. «Тот» не будет мириться. Женя вышла распорядиться по хозяйству, и Илья говорит мне поспешно: – Я не хотел говорить при Жене, но маме очень худо: у нее рак. С операцией или без операции дни ее сочтены. С операцией она протянет год или два, не больше. Я закрываю лицо руками. – Я не хотел тебя вызывать, Таня. Я знал, что нельзя тебя отрывать от картины… Картина твоя очень удачна, у нас уже много говорят о ней… Но были моменты, когда я хотел дать тебе телеграмму, – так было тяжело. Мама торопит свадьбу Жени, кажется, она сознает свое положение… Женя повенчается с Куна-виным и уедет… Кати нет… мама… – он встал и заходил по столовой. – Останемся мы с тобой, Таня, вдвоем. Ты только, родная, у меня и остаешься. – Нет! Не могу! – вскакиваю я. – Илья, мне нужно поговорить с тобой. – Что, Таня, что с тобой? Какое странное у тебя лицо, – хватает меня Илья. – Дитя мое, какие тут разговоры! Ты совсем больна, поди ляг скорее. Он ведет меня в спальню. Я иду почти машинально. – Приляг, Танюша, или ложись лучше спать. – Нет, Илья, нет, я должна говорить с тобой. И сейчас, сию минуту. Запри двери. Он запирает двери и говорит: – Ты меня пугаешь. Я жду чего-то очень худого, Таня. Я беру его руки и прижимаюсь к ним лицом. Еще минуту дай погреться в твоей любви! Она исчезнет сейчас, пропадет навсегда. Вот, верно, так чувствует себя преступник перед казнью. – Ну, соберись с духом, Таня, – говорит он глухим голосом. – Я не могу… Не люби ты меня, Илья, я не стою… Я дрянная женщина, – шепчу я. – Ну, я догадываюсь, Таня, ты увлеклась кем-нибудь? Я молчу и еще теснее прижимаюсь к его рукам. – Что же делать, – после минутного молчания говорит он, – в своих чувствах мы не властны, детка. Такая уж видно судьба – одно к одному. Он встает и делает несколько шагов по комнате. |