Онлайн книга «Гадальщик на камешках»
|
Эмануэль застыл с ботинком в руке, напряженно глядя поверх волн. — Я не вижу ее, — произнес он. — Она плывет под водой. Но вы скоро ее увидите, минуты через три-четыре, она появится внезапно, здесь, перед нами… Дрожа, Эмануэль надел второй башмак. Поправил газету на голове и с трудом встал. — Грехи старости! — произнес Бельдиман больше для себя. — Хорошо сказал тот, кто сказал: не имей детей на старости лет… Эмануэль стоял рядом, внимательно слушая. — Это ваша дочь? — спросил он. Бельдиман удивленно поднял на него глаза и улыбнулся. — Так считают люди, — сказал он. — И мне тоже приятно так думать… — Ее величают Царицей, — прибавил Эмануэль, пытаясь улыбнуться. — Да, — серьезно ответил Бельдиман. — Она царственно прекрасна и ничего не боится, да что толку! Ведь живет она на том свете… — Я должен идти, — вдруг сказал Эмануэль. — На том свете, — повторил Бельдиман, словно про себя. — Я очень рад был вас встретить, — сказал Эмануэль, собираясь уходить. — До свидания! Но он уже увидел ее: она плыла необычайно быстро метрах в двадцати от берега. Кровь застыла у него в жилах, он не осмеливался сдвинуться с места. Он и не заметил, как снял с головы газету и бросил ее себе под ноги. И тут он понял, что ждет ее, что он счастлив, и улыбнулся ей, но девушка, встретив его взгляд, отвела глаза в сторону, безразлично, отстраненно, словно не узнавая. А несколько мгновений спустя все ее лицо озарила широкая улыбка и она принялась махать рукой туда, где кончался мол. — Адина! — крикнула она. — Адина!.. Чикаго, март 1959 года. Змей
1
Последняя строка — и романс смолкнет, Лиза приготовилась хлопать. Сейчас захлопают все, все заговорят, будут восторгаться, хвалить, а она тем временем справится со слезами. Всему виною опять и опять повторяющаяся строфа и ее просто-напросто нелепая чувствительность: И в золоте кудрей Блеснуло серебро… А собственно, с чего она вдруг так расчувствовалась, затосковала? Откуда набежало столько воспоминаний? Ей почему-то кажется, что она уже слышала этот романс, что знает его давным-давно, с тех пор еще, как была маленькой и тетушка Ляна читала ей стихи, модные в незапамятные — до Первой мировой войны — времена… Блеснуло серебро… Даже еще не слыша, она словно догадывалась, какие услышит слова, и ждала последней строки, которую застенчивый баритон пропел с такой чудной грустью: А детство золотое? Оно давно прошло… Да, да, те самые стихи, и она уже не могла противиться волнующему потоку воспоминаний: тетушка Ляна улыбнулась ей из сада с тутовыми деревьями на бульваре Паке, а сама она вновь безумно страдала. Она безумно страдала тогда. Ей тогда казалось, что она бесконечно несчастна, юность казалась ей величайшей из трагедий, она чувствовала, что никто не понимает ее, и знала, что никто и никогда не поймет. А теперь ей казалось величайшей из трагедий ее замужество с высокопоставленным чиновником — а сколько было надежд!.. — и таким грустным все, все, все, что бы ни происходило… И ей захотелось очутиться где-нибудь далеко-далеко совсем одной, слушать этот романс и плакать сколько захочется. — Напишите мне, пожалуйста, слова этого романса, — услышала она голос Дорины с другого конца стола. — Они такие трогательные. — Слова давние, — отозвался домнул [14] Стамате совсем уж тихо и робко. — Мелодия новая… Мне нравится мелодия, она такая печальная… Он повернулся к Дорине, и Лиза больше не видела его лица. Он казался чрезвычайно удивленным оглушительным успехом своего пения. Петь он не хотел и согласился только после настоятельных упрашиваний. Хозяев дома он почти не знал, да и гостей, впрочем, тоже. Однако сразу понял, что люди это все весьма достойные, в особенности сами хозяева. Так тепло, так радушно его приняли. Так роскошно убран стол, и где? Во Фьербинць, жалкой деревушке в тридцати километрах от столицы. — Будьте любезны немного вина пополам с водой, — попросил Стере, протягивая пустой стакан. Лиза невольно поморщилась. «Такая проза… после такого романса… И это мой муж…» — А чьи это слова? — продолжала расспрашивать Дорина. — Мне они не знакомы… Дорина говорила громко, с другого конца стола, чтобы услышал ее и капитан Мануилэ тоже. Кто-кто, а она прекрасно понимала, для чего устроено это пиршество со множеством приглашенных, так далеко, в деревне, в доме ее родни. «Нас хотят сосватать…» И она невольно улыбнулась. За обедом она не раз поглядывала в сторону капитана Мануилэ, а он сидел и аккуратно ел, всячески стараясь, чтобы локти его не коснулись стола, и, казалось, приготовлялся играть фарс, где ей будет отведена роль девицы на выданье, а он, капитан Мануилэ, сыграет роль жениха… Неужели вот так, сразу? За человека, которого она в первый раз видит?! — Не думаю, что Баковии, — прибавила она очень громко. — И уж никак не Аргези… «Эти имена должны смутить домнула капитана», — подумала Дорина. — Не могу сказать, чьи они, — извиняющимся тоном ответил Стамате. — Знаю только, что очень давние… Капитан Мануилэ, не поднимая глаз от стола, почтительно слушал хозяйку. — Нет, я бы не смогла сдавать квартиру, домнул капитан, — говорила доамна [15] Соломон. — Вы ведь знаете, жильцы чего только не говорят о хозяевах… Доамна Соломон выпустила сигаретный дым и долго внимательно следила за ним, сощурив глаза. Он все-таки невыносим, этот мальчишка, молчит и молчит. Не то чтобы галантную тему, поддержать разговор не может. Или влюбился с первого взгляда? Капитан хотел, но никак не мог отважиться и взглянуть туда, на другой конец стола, где сидела Дорина и задавала вопросы. Он понял сразу, до того как приехал во Фьербинць, понял, как только остался наедине со Стере в автомобиле, что свою судьбу он должен решать быстро. Родня девушки не расположена была долго ждать. Осенью Дорина получила степень лиценциата. Преподавать она не собиралась — это было всем известно, — но диплом получить хотела, ей нравилось учиться. Женихов вокруг нее крутилось пруд пруди, и всем хотелось ее окончательно пристроить. А Дорина шутила, что мечтает о медовом месяце как о каникулах, но только непременно за границей. — Кому еще кофе? — спросил домнул Соломон, поднимая руку вверх. Доамна Соломон встрепенулась, обрадовавшись возможности покинуть своего молчаливого собеседника: — Вы меня простите, я на секундочку! Посмотрю, что там с кофе! |