Онлайн книга «Игрек Первый. Американский дедушка»
|
По представлениям Игрека, галлюцинация должна была бы вести себя иначе. Ублажать психа, который ее создал. — Ты не веришь, что это я? — допытывалась Ведьма. — Хочешь, я тебе расскажу то, что должны знать только мы с тобой? С дурацкой улыбкой Долговязый помотал головой. — Ты знаешь то, что знаю я. — Почему? — Потому что ты — это я. — Я — это я! — обиделась Ведьма. Игрек с сожалением вздохнул. — Я тебя похоронил. — А я ожила и вылезла из могилы. — Так не бывает! — с грустью сообщил обитатель дурдома, где бывало все, чего никогда не бывает. — А бывает так, что в твою могилу кого-то еще подселяют? — Всю дорогу! — Меня откопали, и я появилась на божий свет. Игреку очень не хотелось верить в эту ахинею, но он принял услышанное всей душой. На всякий случай задал совершенно бессмысленный контрольный вопрос: — Кто же ты такая? И услышал возмущенный ответ: — Как это кто! Ирина, конечно! — Алевтина, ты не в себе! Игрек уставился на удивительное создание во все глаза. Нет, это не глюк. Это безумная реальность. — Посмотри на себя в зеркало! Создание немедленно позаимствовало зеркальце у Кукушки. Та хотела покуковать воскресшей Алевтине, но вместо пророчества у нее получилась только беззвучная икота. * * * Смутное, розовое облачко лица, виденное Ириной мимоходом в тусклом больничном зеркале, обрело четкие очертания. Из дамского зеркальца на Ирину очумело уставилась Алевтина. — У вас нет другого зеркала? — Все такие! Пришла пора балерине задаться сакраментальным вопросом: кто я такая? Ответа на него кроха не знала. Впрочем, она и Ириной быть перестала, и крохой… Руки — ноги тоже были чужими… Мутант какой-то… Тут же в больничном дворе Ирина попыталась сделать простенькое балетное па. И свалилась на землю. Конечности стали чужими. Неуклюжими. Длинными. Ирина думала, что отлежала их в гробу — не самое удобное лежбище. Нет, произошла подмена. Ирина узнала столь любимые ей руки Ведьмы… И ноги… Наверно, и то, что между ног… И между рук… Бывшая балерина осторожно ощупала свою грудь. Всю дорогу до больницы она чувствовала дразнящую внутреннюю щекотку от радостного предчувствия: сиськи в могиле выросли. Ирина боялась даже потрогать свои мальчишеские соски. Приятная тяжесть в груди заставляла ее чувствовать себя женщиной. Для балета, конечно, коровье вымя ни к чему, но до этого Ирине еще далеко… Так же, как и до балета. На душевнобольных балетные экзерсисы Алевтины произвели приятное впечатление. Игрека же все, что происходило с его возлюбленной, ужаснуло. А саму Ирину ошарашило. * * * Игрек наблюдал за Алевтиной издалека, понимая, что пребывание в могиле невероятно изменило ее. Внешне все осталось, ка было, а с головой стало совсем плохо… Впрочем, и у самого Игрека с головой были свои проблемы. Больше всего Долговязого удручала не помятая, ка из-под автобуса, наружность его избранницы. И даже не сладковатый трупный запах, исходивший от нее, и не севший, трескучий голос… С этими недостатками Игрек знал, как бороться: закрыть глаза (себе), заткнуть уши (тоже себе) и не дышать. Но что тогда останется от присутствия любимой — если ее не видеть, не слышать, не обонять? Она исчезнет. Почему Игрек блаженствовал, пока не появилась особа, так похожая на Алевтину? Если поверить умалишенному Мухе, к Игреку явилась родная душа. Конечно, Алевтинина. Невидимка, с которой Игрек был наедине, пока не заявилась эта Алевтина, давала ему блаженство, хотя ту Алевтину он тоже не видел, не слышал и не чуял носом. Эту Алевтину можно было еще потрогать, для женщины очень ценное качество. Но та, неощутимая руками Ведьма вызывала у дылды куда больше любовного воодушевления, чем это физическое тело. Именно в таких словах Игрек и подумал о плоти любимого существа: физическое тело — Неужто все эти невидимые глазу метаморфозы произошли с Ведьмой только из‑за пребывания в могиле? Или на нее подействовала еще и измена Игрека? Игрек понимал, что сейчас не время оправдываться перед смятенной женщиной в любовных похождениях. Но не удержался от покаяния. — Я изменил тебе. С Ириной. Алевтина уловила сказанное самым краешком спутанного сознания. — Ты меня вспомнил… Я тебе изменила… С Алевтиной… — Алевтина, я тебе изменил с Ириной. — Ирина тебе изменила с Алевтиной… Алевтина тебе изменила с Ириной… Расстройство сознания любимой женщины было налицо, но убивало Игрека отсутствие у нее незримого и неуловимого: ауры — того, что делало его счастливым. * * * Душевнобольные с ликованием приветствовали Алевтину. Радость их объяснялась не только любовью к Ведьме, но и к тому приятному обстоятельству, что можно, оказывается, помереть, отмучиться на похоронах, лечь в могилу… И, как ни в чем не бывало, вновь появиться в Воробьевке. Многие психи не видели в этом ничего удивительного, они считали, что так всегда и бывает. Особенно веселились пессимисты, подверженные тяжелым депрессиям, — тем мерещилось, что после похорон земная жизнь кончается. Воскрешение Алевтины убедило черных меланхоликов в том, что их болезнь поддается лечению. * * * — О, Алевтина! Какими судьбами? — В гробу ты так хорошо выглядела! — И сейчас неплохо… — Но в гробу лучше. Ты была такая интересная! — В гробу все такие нарядные! Торжественные! — Алевтина, я тебе советую, когда в другой раз будешь хорониться, не надевай ты это черное платье… Тебе твое бутылочного цвета больше идет… Такое веселенькое! — Тина, как тебе под землей? — Чертей видала? — Может, ты от них и сбежала? — Много наших в преисподней? — Псих! Ведьма не была в преисподней, замерзла в своей могиле и вылезла! — Людей надо в шубах хоронить! — С электроприборами! — И с подходящими мужиками! — Нет, с бабами! |