Книга Неискушенные сердца, страница 92 – Вирджиния Хенли

— Разотри ребенка виски! — приказал Парис Яну, укладывая Табризию на большую кровать. — И плесни немножко сюда, в чашу.

Он принялся растирать руки и плечи жены. Ян в это время изо всех сил трудился над младенцем. Но вскоре тот начал сердито протестовать, и мужчины обменялись улыбками.

— Думаю, его больше не надо оживлять, — решил Ян, заворачивая малыша в шерстяное одеяло.

Табризия открыла и снова закрыла глаза. Парис поднес бренди к ее губам, она закашлялась, когда напиток попал ей в горло.

— Мальчик, мой ребенок, — прошептала она, когда его крики дошли до ее сознания.

— Он здесь, любимая, — успокаивал Парис, забирая ребенка у Яна и прикладывая его к матери.

— Принеси горячих кирпичей, — велел Парис слуге.

Подошел Магнус посмотреть, как дочь, и Парис тихо сказал:

— С ней все будет в порядке.

Глаза старика наполнились непролитыми слезами. Парис подложил теплые кирпичи к ногам Табризии, напоил ее горячим бульоном, не позволяя ни о чем спрашивать и успокаивая, что дитя крепкое и сильное.

— А теперь все уходите отсюда. Ей нужно отдохнуть.

Когда наконец, они остались одни, Парис сел на край кровати и взял жену за руку. Он залез в карман камзола, вынул замечательный подарок, надел его ей на палец и поднес руку к губам. Глаза ее засияли, как аметисты на кольце

— Я, наверное, ужасно выгляжу, — прошептала она.

— Ты самое восхитительное создание в мире, — уверил он жену, и глаза его наполнились слезами.

— Нет. Он, — решительно сказала Табризия, глядя на сына.

— Он? Когда я увидел его в первый раз в той норе, он походил на лисенка, — пошутил Парис.

Она с нежностью прикоснулась к рыжему пушку на головке ребенка

— А в честь какого большого города мы назовем его? — спросил Парис. Сердце его переполнилось любовью.

— Никакого. Я собираюсь основать свою собственную династию, — улыбнулась Табризия. — Я родила его среди зарослей вереска — так его и назовем Дадим ему имя — Хит Кокберн!

Муж наклонился и поцеловал ее.

— Я ни в чем не могу тебе отказать, — признался он. И ничуть не сожалел об этом.