Книга Порабощенная, страница 54 – Вирджиния Хенли

— Уходи, — тихо попросила она.

Уходи? Он что, ослышался?

— Открой дверь! — приказал он. Гнев переходил в ярость. Вот что бывает, когда их балуешь! Не услышав ни малейшего шороха за дверью, он, к своему удивлению, понял, что она не откроет, не послушается его. В слепой ярости он ударил в дверь плечом и бил до тех пор, пока деревянный брус не разлетелся в щепки. Дверь распахнулась, и Маркус, сверкая глазами, ворвался в комнату.

Когда он увидел, насколько она бледна и подавлена, то сразу понял, что что-то случилось. Его сердце сжалось от страха; он рванулся к ней и стал на одно колено.

— Ты заболела? — Голос его прерывался от волнения.

— Я… мне было плохо. Теперь лучше.

На какое-то мгновение он возрадовался, решив, что она понесла от него, но тут же понял, что еще слишком рано. Он попытался нежно взять ее за руку.

Диана отшатнулась от него:

— Не трогай меня!

—Не трогать тебя? — Он повторил ее слова тихо и зловеще, и она не могла не понять, что играет с огнем.

Диана предпочла не заметить предостережения.

— Между нами слишком много различий! — воскликнула она. — Я ненавижу Рим; я презираю все, что он олицетворяет! Я испытываю отвращение к римлянам!

— Ты что, не в своем уме? Да Рим — центр мира! Он может похвастать лучшим правительством, образованием, культурой, философией. А что касается римлян, то мы не простые люди — мы патриции. Мы лучше всех образованны, цивилизованны, мы храбрее и благороднее всех живущих на земле.

Диана отшатнулась от него.

— Вы раса грубых и примитивных выродков! — Протянула ему золотую монету. — Забирай. Она меня оскверняет.

Маркус не обратил внимания на цепочку и схватил ее на руки.

— Я тебя оскверню, боги мне свидетели!

Напрасно Диана сопротивлялась. Его руки напоминали стальные обручи, грудь — каменную стену крепости. Чем больше она боролась, тем сильнее он злился и возбуждался. Бросив ее на кровать, он распахнул кремовый халат. Затем сбросил плащ и потянул через голову тунику.

Диана, дрожа от злости, с негодованием смотрела на него.

— Если ты принудишь меня, как хозяин рабу, то убьешь мою любовь к тебе. Ты лишь докажешь, что ты грубый и примитивный варвар, и мы навеки станем врагами. — Ее голос звучал так тихо и напряженно, что он остановился.

Маркус в полном недоумении взлохматил ладонями волосы.

— Что случилось сегодня? Отчего ты так переменилась? Рассказывай, женщина! — прогремел он.

Диана запахнула шерстяной халат, чтобы прикрыть наготу, и села, подобрав под себя ноги. Она осторожно подбирала слова.

— Когда я сегодня приехала в крепость, ты был занят, поэтому я пошла в храм. Там я увидела языческий ритуал жертвоприношения, который ужаснул меня.

Маркус с облегчением опустился на кровать.

— И это все? Диана, тебе не следовало туда ходить. Ты слишком мягкая, добросердечная, чтобы понимать такие вещи. Как ты думаешь, почему я никогда не водил тебя в храм?

Диана покачала головой:

— Дело не только в этом кровавом обряде жертвоприношения животных. Дело в различии между нами. Мне никогда не привыкнуть к вашему образу жизни. Мне никогда не смириться с твоими верованиями и обрядами. — Она сжалась, обхватив себя руками. Ладони чувствовали мягкость шерстяного халата. — Одежда, еда и язык — все это пустяки. Дело в твоем образе мыслей,

в твоей вере, твоих идеалах — с ними я не могу смириться. Ты считаешь, что имеешь божественное позволение править миром. Вся ваша империя зиждется на власти и насилии. Римляне — садисты по природе. Между нами слишком большие различия, нам их не преодолеть.

— Единственное различие между нами, которое стоит принимать в расчет, это то, что я мужчина, а ты женщина! Мы идеально подходим друг другу, мы становимся единым целым, когда любим друг друга. Когда мы вместе, все различия исчезают.

— Нет, Маркус. Мы забываем о различиях, чтобы удовлетворить свои желания. Когда они удовлетворены, различия остаются, да еще какие!

— Но чувство, которое я испытываю к тебе, — любовь!

— И ты можешь утверждать, что в твоем отношении ко мне нет похоти? — спросила она.

— Да. Есть и любовь, и похоть. Взрывное сочетание. Многие мужчины и женщины души бы продали, чтобы испытать то, что дано нам!

— Боюсь, что именно это я и сделала, — тихо сказала Диана. — Возьми. — Она снова протянула ему цепочку.

— Юлий Цезарь был величайшим патрицием, государственным деятелем и полководцем.

— Цезарь был завоевателем, захватывавшим не принадлежащие ему земли и порабощавшим гордых и свободных людей.

Маркус неохотно взял цепочку и надел ее на шею. Он понимал, что она обвиняет его, а не Цезаря и все, что она говорит, — правда.

Маркус поднял голову с гордым, орлиным профилем и, собрав все свое мужество, спросил:

— Ты меня любишь?

Диана изумленно уставилась на него. В горле встал комок, а глаза наполнились слезами. Она встала перед ним на колени.

— Маркус, я люблю тебя так, что у меня разрывается сердце. — Ее руки обвились вокруг его шеи, и он нежно прижал ее к себе, утешая, как ребенка, ощущая влагу ее слез на своей шее.

— Не плачь, любимая, я не могу этого вынести, — пробормотал он, сжимая ее в объятиях.

В этом теплом, надежном кольце она почувствовала, что перенесенный днем ужас отступает. Она не станет говорить ему о Петриусе, в этом нет смысла, к тому же Петриус через несколько дней уезжает.

— Мне все равно, кто ты — из друидов, кельтов, бриттов или христиан. Для меня ты просто Диана, мое сердце, моя жизнь. Разве так уж для тебя важно, что я римлянин? Разве я не могу быть просто Маркусом?

Прежде чем Диана смогла ответить, они услышали легкое покашливание. В дверях среди обломков стоял Келл. Он держал поднос с ужином, и на его лице читалось облегчение. Он явно не знал, чего ждать, увидев, что сделал примипил с дверью.

Заметив поднос, Диана поняла, что Маркус еще не ужинал, и почувствовала себя виноватой.

— Так поздно. Пожалуйста, поешь, ты, верно, совсем вымотался.

Маркус поставил поднос на постель.

— Поешь со мной, — предложил он. — Мне все кажется вкуснее, когда ты рядом.

Диана кивнула и вытерла глаза. Маркус посадил ее на колени и скармливал ей самые вкусные кусочки, не забывая и о себе. Страстное желание овладеть ею сжигало его, но он подавлял его железным усилием воли. Ему удалось лишь слегка смягчить ее, и он не хотел порвать ту тонкую нить, которая снова протянулась между ними.

После еды они долго разговаривали. Он рассказал ей, как прошел день, не слишком распространяясь о количестве раненых и убитых. Она похвалилась своими покупками, и он обещал научить ее писать стилем. Затем он уложил ее в постель и легонько поцеловал.