Книга Порочные намерения, страница 29 – Лидия Джойс

Леди Гамильтон улыбалась ей дрожащей улыбкой. Эм не ответила ей, хотя графиня все равно ничего не увидела бы, поскольку ее лицо было закрыто вуалью.

Эм обещала лорду Варкуру разобраться в обстоятельствах смерти его брата. Ее собственные планы были близки к осуществлению, и было опасно заняться выполнением второго плана, но она должна попытаться. Одному Богу известно, какие шпионы имеются в распоряжении Варкура, и даже если отбросить страх разоблачения, у нее было смутное ощущение, что она должна ему… что-то.

Это была смешная мысль. Она не причинила Варкуру никакого вреда, даже в глазах его матери, а он явно намеревался причинить вред ей. Но боль в его голосе, когда он с безрадостным видом вспоминал день смерти брата, задела в ней что-то. Эта боль и борьба, о которой говорил его взгляд и которую она видела в его глазах всякий раз, когда он смотрел на нее. Он попытался напугать ее, обойтись с ней грубо и жестоко, насколько у него хватило для этого духа, но она использовала его так же, как и он — ее. Она узнала в нем то же безразличное отчаяние в достижении цели, которое, казалось, сдерживало в нем все надежды. Она знала, в чем ее главная цель. Что же до его цели, она сомневалась, что он сам это знает.

Она ждала, пока остальные дамы рассядутся, шелестя кружевами и шелками. Предполагалось, что она сядет последней, будучи здесь простой прихлебательницей, но она знала, как манипулировать условностями, чтобы остальным показалось, хотя они и сами этого не сознавали, будто это они ждут ее. Восемь выжидающих лиц повернулись к ней, молодых и старых, пылких и скептических. Двигаясь неестественно ровно, к чему она приучила себя, она села на свое место с молчаливым изяществом.

— Сегодня духи взывают громко, — сказала она так тихо, что женщины подались к ней. — Они кружат вокруг, посылая мне сообщения, заставляя меня передать их вам. Но даже при таких требованиях между нами проносятся ветры другого мира, искажая слова, заглушая звуки, и я должна сделать все, что в моих силах, при помощи моего бренного тела, дабы открыться тому, что они пытаются сказать.

Она обвела стол нарочито медленным взглядом, поворачивая голову демонстративно, чтобы дамы могли понять, что она делает.

— Мисс Хоторн, — сказала она.

Хорошенькая девушка вздрогнула и слегка побледнела.

— Да, мадам Эсмеральда?

— Вы недавно потеряли кого-то, нет, вероятно, мне следует сказать — что-то ценное. — Порядочное общество недооценивало то, что знают кучера, какими безвредными сплетнями они готовы поделиться с кебменами, которых вполне можно поощрить щедрыми чаевыми.

— Это был ваш любимец. Комнатная собачка?

Вопрос был важный, хотя она и так знала ответ. Намеки скрывают промахи, и тон, в котором сохранено равновесие между уверенностью и сомнением, позволял Эм уверять своих клиентов, что, скажут ли они «да» или «нет», это совпадает с тем, что она уже ощутила в сообщениях духов.

Лицо мисс Хоторн сморщилось.

— Его звали Бошам. Он был совсем старенький.

— Конечно, — пробормотала Эм. Девушка дала ей больше, чем она надеялась получить. — Он здесь. Вы его чувствуете? Он очень счастлив. По утрам он больше не испытывает боли. Он снова бегает, как щенок. В ином мире лежат бескрайние поля, и ему открылась радость — бегать по ним со стаей веселых четвероногих товарищей, бороться с ними, кататься по траве.

— Ах, — сказала девушка, умиляясь. — Он всегда так боялся выходить из дома.

— Я знаю. Но в полях Элизиума для собак страха нет. Все горести и страхи остались в их смертной оболочке. Конечно, собаки — вот кто воистину невинен. Люди могут находить боль или страх после смерти, как и при жизни — проклятие или восторг, но собаки этим не обременены. Они не могут грешить, это человек их заставляет.

Она приятно улыбнулась, хотя женщины не могли этого видеть. Самое лучшее — быть совершенно ясной, уверенной и убедительной, потому что это привязывает к ней ее клиенток, потому что сообщения из иного мира, полученные от любой другой спиритки, покажутся им неприятными, поскольку эти сообщения будут несовместимы с тем, в чем их убедила она, Эм.

— Ах, — повторила мисс Хоторн.

— Собаки в полях ждут, когда их хозяева придут к ним. Тогда они воссоединятся навечно, — объяснила Эм.

— Ах. — На это раз это прозвучало скорее как вздох. Девушка откинулась, на ее лице появилось отсутствующее выражение.

Эм подождала немного, чтобы женщины снова сосредоточили на ней свое внимание, а потом начала покачиваться, медленно, изящно. Восемь пар глаз уставились на нее, и она стала покачиваться сильнее, начала говорить шепотом, еле слышно, так что им пришлось напрячься, чтобы уловить обрывки ее слов.

— Я не понимаю вас. Нет, нет, вы должны… не понимаю. Кто? Вы не можете намекать мне таким образом. Вы должны говорить понятнее. Я не понимаю. Нет, нет, не два. — Она слегка возвысила голос. — Одного достаточно. Я не выдержу двух. Я не могу исполнять роль Фурии и преследовать каждую несправедливость, которая совершается в мире. Увольте! — Произнеся последнее слово, она с силой качнула стол, пустив в ход металлические крючки, незаметно привязанные к ее запястьям. Женщины отпрянули. Леди Джеймс тяжело дышала, мисс Хоторн издала слабый вопль. Леди Гамильтон посмотрела на нее горящими светло-синими глазами.

Эм осела на своем стуле, подавшись вперед, и замерла без движения. На мгновение в ее группе воцарилось мертвое молчание. Все были ошеломлены. Потом женщины постепенно зашевелились. Когда их встревоженный шепот пронесся по кругу, Эм слегка вздрогнула и выпрямилась. Женщины тотчас же замолчали.

— Теперь они ушли, — сказала Эм пустым голосом. — Но у меня есть сообщение — и новая миссия. Вы все знаете, что меня принесли к английскому берегу голоса из потусторонней жизни, вызвав меня, чтобы я открыла правду о великой несправедливости, которую причинили невинному человеку. Теперь у меня есть вторая миссия, которую мне претит брать на себя, но которая сама по себе не терпит отсрочки, и связано это с кровопролитием.

— Что это такое? — прошептала леди Джеймс.

Эм повернулась к ней:

— Я пока еще не знаю. Но я знаю, что ключ от нее хранит в своей груди леди Гамильтон.

Леди Гамильтон была потрясена, она стиснула нитку жемчуга, висящую у нее на шее. Эм стало тошно, она поняла, что ее слабые подозрения имеют под собой веские основания, как она и сказала Варкуру. Эта женщина действительно знает гораздо больше о гибели своего старшего сына, чем признается. Леди Гамильтон так жаждала посланий из иного мира, ее было так легко убедить во всем, потому что потребности ее заставляли забыть о благоразумии. Губы Эм автоматически сложили слоги в слова, и она произнесла эти слова, ненавидя себя за то, что пользуется ими, за их дерзость:

— Он вас прощает.

Леди Гамильтон, красивая, хрупкая леди Гамильтон, которая пряталась в опиумной дымке, чтобы жизнь не трогала ее, опустила глаза на свои распухшие суставы, крепко сжимавшие толстую нить жемчуга. А потом расплакалась.