Онлайн книга «Плененная королева»
Трубадур достал свою виеллу [21] и спел забавную сирвенту [22] , сатиру на прожорливых монахов, которая развеселила Алиенору и ее двор. Поаплодировав, Алиенора сказала: – Вы знаете какие-нибудь песни короля Артура и королевы Гиневры? – Увы, моя госпожа, не знаю. Хотя я и читал истории Гальфрида Монмутского [23] . Но я помню кое-какие строки древнего поэта Овидия. Они могут вам понравиться. Это из его поэмы «Ars Amatoria» – «Искусство любви». – В глазах юноши засверкали озорные искорки. – Вы, вероятно, не поймете, насколько они откровенны… – Я знаю латынь, – с мягким упреком ответила Алиенора. – Но прошу вас. Мы все хотим услышать вашу непристойную песню! Трубадур, покраснев, положил виеллу и вытащил из мешка ситар [24] . Он начал бренчать вступление, а потом, улыбаясь, пропел сочным голосом. Поверь сначала, что любую возможно покорить, И приступай не медля, – она не сможет не уступить! Скорее уж кузнечик замолкнет в летний зной Иль соловей не пропоет цветущею весной, Чем женщина не устоит перед твоею лестью. И пусть она твердит «нет-нет» – ты с нею будешь вместе! Жеманится она, однако же на деле С тобою грех восторженно разделит. Проси ее о том, о чем природа просит, И знай: настойчивость всегда плоды приносит. Певец пропел последние слова, глядя на Алиенору. Намек был вполне понятен. – Вы храбры, мессир! – укоризненно посмотрела на него герцогиня. – Вам не понравились стихи Овидия, мадам? – Понравились. – Она понимала, что он флиртует с ней на общепринятый куртуазный манер: такие игры стали обычными в этой стране трубадуров. Низкорожденный шевалье или поэт мог адресовать пылкие слова высокорожденной даме, а та могла принимать – или даже поощрять – его восторги, не рискуя при этом запятнать свою репутацию. Но дальше слов такие отношения заходили редко. В Париже, когда Алиенора попыталась закрепить этот обычай и там, Людовик и его клирики встали на дыбы: они обрушились на эту игру галантной любви как на предлог для блуда. Но Алиенора выросла в терпимой культуре юга и прекрасно знала, что в Аквитании подобное считалось всего лишь изощренной и приятной формой времяпрепровождения. Она и не помышляла о том, чтобы всерьез принимать лесть трубадуров, часто появлявшихся при дворе, ведь все понимали: это часть изощренной и щекочущей нервы игры. Дамы Алиеноры просили продолжения. – Мне понравился этот мастер Овидий, – заявила легкомысленная Файдида Тулузская. – А я слышала, что многие не одобряют его стихи, – сказала прекрасная Торкери де Буйон. – Тем они занятнее! – хихикнула пухленькая, как куропатка, мадам де Руси. – Так что, мессир Бернарт, вы можете спеть нам другие стихи Овидия? – С удовольствием, мадам! – с воодушевлением ответил трубадур и снова взял ситар. Он запел, и в его глазах опять заиграли озорные искорки. Пусть в равной мере В любви мужчина с женщиной имеют наслажденье. И если оба не в изнеможеньи, Ничтожно то соединенье! Люблю я слышать страсти стон И думать: пусть продлится он. Не торопись закончить труд, Помедли у вершины, друг! Голос трубадура смолк вместе с бренчанием ситара, и он снова взглянул на Алиенору. Она почувствовала, как румянец прихлынул к щекам при звуках этой непристойной песни, которая так живо вызвала в ее памяти страстные ночи с Генри. Пытаясь смирить усиливающуюся боль в лоне, герцогиня присоединилась к аплодисментам. Щечки ее дам тоже порозовели от возбуждения. – Это очень непристойная песня, мессир, – с укоризной сказала Алиенора, но глаза ее смотрели на юношу с симпатией. – Но я думаю, она всем понравилась. Вскоре вы сыграете нам еще. Так оно и случилось. Бернарт де Вентадорн всегда был где-то рядом – в обеденном зале, в большом зале, в саду. Всюду он смотрел на Алиенору, просил разрешения спеть для нее свои песни, исполненные вожделения и непристойностей. Герцогиня чувствовала, что за его привязанностью кроется нечто большее, чем простые галантности. – Я написал для вас песню, мадам, – сообщил он как-то раз, когда нашел Алиенору в одиночестве в саду под магнолией – ее дамы были неподалеку, собирали апрельские цветы. – Хотите послушать? – Я слушаю, – ответила Алиенора. Она была добра с трубадуром, зная, что ни на что большее он не может надеяться. Голос его зазвучал сильно и страстно. Когда приятный ветерок От дома твоего щекочет мои губы, Мне кажется, Что райский воздух я вдохнул! Когда юноша закончил, его пробирала дрожь. – Мне еще никто никогда не посвящал таких стихов, – сжалилась над ним Алиенора. – Ваша красота послужила для меня вдохновением, мадам, – пылко ответил Бернарт. – Вы изящны и прекрасны, вы воплощенное обаяние! С такими прекрасными глазами и благородной внешностью вы достойны разделить трон с любым королем! А я, увы, всего лишь скромный трубадур, который любит вас. – Ну, ну, вы же знаете, что не должны испытывать ко мне подобных чувств, – пожурила его Алиенора. И это был правильный и единственно возможный ответ. – Скажите, что у меня остается надежда, мадам, прошу вас, – взмолился Бернарт. – Или же хотя бы позвольте мне воспевать вас в стихах. Клянусь, что не раскрою предмета моего восхищения. Словно это не будет очевидно для всех, у кого есть глаза, подумала Алиенора, скрывая улыбку. – Конечно, мессир, – ответила она и протянула руку для поцелуя, говоря этим, что аудиенция закончена. Юноша с радостью прижался к ее руке губами. После этого Бернарт день за днем развлекал двор песнями, посвященными – имя не называлось – герцогине. Только глупец не догадался бы о том. Алиенора обнаружила, что не может противиться такой лести. Ее одинокое сердце купалось в наслаждении, когда она слышала, как она благородна и прекрасна, как верна и преданна, как изящна и обаятельна. Алиенора жалела, что здесь нет Генри и он не слышит этих песен. Ей не хватало только одного: присутствия мужа. Но раз уж он не может перенестись сюда из Англии, герцогиня не видела никакого вреда в том, чтобы позволить себе маленькое удовольствие, и пусть этот восторженный трубадур восхищается ею. |