Книга Z - значит Зельда, страница 83 – Тереза Энн Фаулер

Когда я снова повернулась к экрану, мне стало трудно сосредоточиться. Я моргала, но фигуры на экране продолжали сливаться во что-то огромное, плотное, с длинными ногами… Или это щупальца? Осьминог! Это осьминог, и он вылетает с экрана! Я нырнула на пол, не сомневаясь, что чудовище хочет схватить меня и унести.

— Помогите, — заскулила я.

Откуда-то издалека доносился голос Сары:

— Зельда, дорогая, Зельда, все хорошо. Она принимает лекарства?

— Откуда я знаю?

Еще голоса:

— Что происходит?

— Вызвать врача?

— Эта женщина пьяна?

— Нужно отвезти ее домой.

Ледяной пол холодил локти и колени. Меня трясло. Я позволила Джеральду поднять меня на ноги и отчаянно искала глазами признаки того, что я в безопасности.

— Осьминог…

— Какой осьминог? — спрашивает он.

Я решилась взглянуть на экран. Там разговаривали мужчина и женщина. Я узнала их — видела на афише фильма «Все отменяется».

— Все отменяется, — забормотала я все еще сквозь туман.

Сара взяла меня за руку.

— Да, именно так. Но мы вернемся и досмотрим, например, завтра. Ты вся взмокла, дорогая. Мы отвезем тебя домой и убедимся, что ты не заболела.

— Да, хорошо, спасибо.

Снаружи, в вечерней городской суете, дурман немного рассеялся, и к тому времени, когда мы доехали до квартиры, я чувствовала себя не столько напуганной, сколько смертельно уставшей. Но ужас впитался в мою кожу, и тело гудело от осознания, что я больше не управляю тем, что происходит у меня в голове.

— Я в порядке, правда, — убеждала я Мерфи. — Устала, но и только. Наверное, просто задремала.

— Дурной сон, — кивнула Сара. — Отдохни.

Но я действительно заболеваю. Заболеваю чем-то, о чем боюсь заговорить, чем-то, что наверняка уйдет, если я стану работать упорней, поднимать бедра выше, вращаться стремительней, двигаться четче.

Я танцую по утрам, я танцую днем, я брожу по улицам, сама не зная, чего ищу. Краски вокруг какие-то неправильные, слишком яркие. Музыка, живущая у меня в голове, крутится, как белка в колесе. Во сне я вижу балетные движения — субресо, су-су, ронд де жамб, релеве. И неважно, что в этом нет смысла, логики или сюжета. Теперь я это даже не замечаю. Все сливается воедино со сном, в котором я живу, с криками цветочников, с шатающимся тротуаром под ногами и вокруг меня, с отчаянным желанием получить внимание мадам, с ласками, обожанием — пожалуйста, должен же хоть кто-то любить меня, — и с ужасным чувством, за мгновение до коллапса, что в мире заканчивается кислород.

Я не могу дышать, не могу дышать, не могу…

— Не понимаю, при чем здесь «слава»? — спросила Алиса.

Шалтай-Болтай презрительно улыбнулся.

— И не поймешь, пока я тебе не объясню, — ответил он. — Я хотел сказать: «Разъяснил, как по полкам разложил!»

— Но «слава» совсем не значит: «разъяснил, как по полкам разложил!» — возразила Алиса.

— Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, — заявил Шалтай презрительно.

— Вопрос в том, подчинится ли оно вам, — резонно заметила Алиса.

— Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, — уточнил Шалтай-Болтай. — Вот в чем вопрос!

Алиса вконец растерялась и не знала, что и сказать. Помолчав с минуту, Шалтай-Болтай заговорил снова:

— Некоторые слова очень вредные. Ни за что не поддаются! Особенно глаголы! Гонору в них слишком много! Прилагательные попроще — с ними делай что хочешь. Но глаголы себе на уме! Впрочем, я с ними со всеми справляюсь. Световодозвуконепроницаемость! Вот что я говорю!

Льюис Кэрролл

— Ши-зо-фре-ни-я, — произнес Скотт тихо и осторожно, будто ступая среди осколков разбитого стекла.

Он сидел напротив меня за маленьким деревянным столиком в залитом солнцем салоне «Ле Рив де Пранжен», швейцарской лечебницы на берегу озера Женева. Между нами стояла шахматная доска, фигурки из слоновой кости заняли свои позиции и ждали приказов командиров. Он принес шахматы с собой из квартиры, которую снял в городе Лозанне неподалеку отсюда и где планировал жить, пока меня не отпустят. Скотти осталась на попечении гувернантки в Париже.

Я приехала сюда в мае, после недолгого пребывания в парижской клинике с остроумным названием «Мальмезон» [10] . Тамошние доктора прописали мне отдых и здоровое питание. Я выполнила предписания и пошла, как только почувствовала, что ко мне вернулись силы. И снова вернулась в танцевальную студию, чтобы наверстать упущенное. К сожалению, я принесла с собой и свои страхи, и вскоре у меня снова случился нервный срыв — настоящая катастрофа масштабов «Титаника». Сбитая с толку, сердитая, вымотанная, тощая, больная, испуганная и сломленная, я согласилась приехать сюда, в «Пранжен». Я бы согласилась на что угодно, лишь бы оно сулило облегчение.

— Да, они сошлись на этом диагнозе, — кивнула я. — Слово означает «расколотый разум».

Скотт положил пальцы на ладью, провел по зубцам на верхушке.

— Да, я знаю. Мне сказал доктор Форел.

Доктора Оскара Форела, знаменитого психиатра и основателя лечебницы, пациенты — две дюжины женщин, все обеспеченные, с «нервными заболеваниями», как у меня, — за глаза называли «Надзирателем».

— И они не разрешают мне танцевать, совсем, даже просто выполнять упражнения. Говорят, что балет — это триггер. — Я сглотнула обиду, пытаясь не обращать внимания на ломку, которая мучила меня, как будто танцы были самым тяжелым наркотиком. — А как твои дела? Как ты съездил в Париж к Скотти?

— О, у нее все хорошо. Вовсю развлекается с друзьями.

У меня сдавило в груди.

— Она скучает по мне? Ты передал ей мой рисунок?

— Да, она в восторге от принцессы. Хочет, чтобы ты сделала из нее бумажную куклу, если получится. И вот еще отличная новость: я встретился с писателем, с которым теперь сотрудничает Макс — Томас Вулф из Северной Каролины. Он написал роман «Взгляни на свой дом, ангел». Я принес тебе книгу. — Скотт наклонился и достал из сумки книгу. — Его стиль похож на стиль Эрнеста, но с эдакой ненавязчивой энергетикой… Чертовски впечатляет. Думаю, тебе очень понравится.

Я посмотрела на книгу без энтузиазма.

— Может, если когда-нибудь мне удастся снова сосредоточиться.

— Удастся. Обязательно. — Он взял меня за руку. — Доктор Форел говорит, что твои амбиции довели тебя до срыва, но теперь ты здесь. У нас есть все основания верить, что ты поправишься.