Онлайн книга «После войны»
|
Теперь, когда у него есть винтовка, никакого разговора не получится. Доверься мне. – Никто не видел, как ты пришел? – Он даже меня не слышит, мама. Как же он услышит тебя? Дай ему увидеть меня. – Что это ты там бормочешь? – спросил Альберт. – Ничего. – Как же. Бормочешь что-то сам себе. Опять с мамой разговариваешь? – Нет. – Разговариваешь. Я слышал, как ты называешь ее. Дай ему увидеть меня. Сейчас же. Альберт поднялся и двинулся на Ози, продолжая целиться, регулируя оптический прицел. – Она хочет поговорить с тобой. Берти. Ты для нее все тот же мальчик, который улыбался и смеялся и собирал все бутылки в Хаммербруке. Она знает, что ты видел худое, но думает, что этот план, навредить томми, это плохой план. Пусть это будет какой-нибудь русский. Или француз. Или какой-нибудь вшивый депортированный из Силезии. – Она так говорит, да? – Да. Подойди, Берти. – Ози поманил его к чемодану. – Подойди и посмотри. Альберт подошел. – В нижнем отделении. Дулом винтовки Альберт приподнял перегородку. В нижнем отделении лежали голова и верхняя часть туловища – наполовину скелет, наполовину мумия, ссохшееся, обгорелое тело, облаченное в пожелтевшее от времени крестильное девичье платьице. Череп был серо-коричневый, с остатками темных волос. Он походил на охотничий трофей. – Bombenbrandschntmpffleisch [78] , – сказал Альберт. – За каким чертом оно тебе? – Это мама. Посмотри, Берти. Это же наша мама. Я нашел ее возле кофейной фабрики Вандерштрассе. Через три дня после большого пожара. Мне пришлось надеть на нее это платье. Она была голой. А это плохо. И часть ее отломалась. Это все бомбы томми. Альберт смотрел на кукольный скелет: – Это просто какой-то старый труп. – Это она. Посмотри. Видишь, что у нее на шее? – Ози указал на серебряную цепочку и расплавленный крестик. – Она хотела увидеть тебя, Берти. Если ты послушаешь, то услышишь, как она говорит… Ты можешь услышать ее. Знаешь, что она говорит? Она говорит: «Положи винтовку. Прости зло». Она так всегда говорила. Разве ты ее не слышишь, Берти? Альберт все смотрел на страшное содержимое чемодана, губы его кривились в гримасе отвращения. – Ты слышишь? – повторил Ози. – Она говорит. – Ты чокнутый. Тебе просто мозги отшибло! – Альберт схватил брата за ворот провонявшей дымом куртки и подтянул к себе, лицом к лицу. – Ты, тупой идиот с расплавившимися мозгами! Она мертва. Мертва! Мертва! Мертва! Мертва! Но Ози не сдавался: – Ты знаешь, что она права. – Нет! Она не права, потому что она мертва. Она ничего не знает, потому что мертва. Она не разговаривает, потому что мертва. Ее нет. Она умерла! – Но она… она бы так сказала. – Нет, не сказала бы. Она хотела бы, чтобы я сделал это. И Еерхард хотел бы, и все мои друзья хотели бы, и вся наша родня – двоюродные братья и сестры, тети и дяди. Она послушала бы меня… не тебя. Она всегда меня слушала. Я был ее любимчиком. А ты был уродом и родился в мешке! – Она говорила, это к счастью. – Да она даже не хотела тебя! Я слышал, как она говорила отцу. Ты был ошибкой. Случайностью… Альберт оттолкнул брата от чемодана-катафалка, вынул труп, легкий и ломкий, как плетеная птичья клетка, и шагнул к камину. Одно ребро упало на пол. Ози кинулся к нему, схватил и сунул за пояс. – Что ты делаешь, Берти? Не ломай ее. Альберт высоко поднял труп и швырнул в огонь. Сухая ткань крестильного платьица вспыхнула как бумага. Ози попытался выхватить тело из огня, но Альберт оттолкнул его и, загородив камин, смотрел, пока кости не рассыпались и их мать не обратилась в пепел. – Ты точно не против побыть здесь… пока я съезжу в Киль? Навестить Бакменов? – Ну конечно, мама. Ты уже три раза спрашивала меня за это утро. Оказывается, роману на стороне необходимы подпорки из лжи, которые должны поддерживать его, пока сооружение – как она полагала – не обзаведется фундаментом. Каждый день требовалось добавлять еще одну подпорку. И самым тяжелым испытаниям на прочность конструкция подвергалась в общении с Эдмундом. – Я не поеду, если ты не хочешь. – Со мной все будет отлично. – Ты будешь хорошо себя вести? Далеко от дома не отходи. И слушайся Хайке и Грету, договорились? – Да. Она не удержалась и дотронулась до его лица, до милого мягкого пушка на щеках, который когда-нибудь превратится в щетину. – А можно я покажу Фриде кино? – спросил Эдмунд. – Она сказала мне, что ей нравится Бастер Китон. – Конечно. Я рада, что она стала дружелюбнее. – Раньше она ревновала. Наверное, потому, что у нее нет мамы. Слышать такое от сына было приятно. – Мам, это правда, что говорят? Что будет еще одна война? – Уверена, что не будет. – Папа старается не допустить, чтобы это случилось? – Да. В некотором роде. – А ты скучаешь по папе? Его так долго нет. Прозвучало достаточно невинно, но Рэйчел приходилось думать о подпорках. – Скучаю. Очень. – И, сказав это, она поняла, что не так уж и соврала. – А почему ты спрашиваешь? – Просто ты больше не кажешься несчастной. Рэйчел не сомневалась, что бесхитростная проницательность Эдмунда – это не обычное детское свойство, но своего рода побочный результат ее собственных ошибок и слабостей, приобретенный талант. И волей-неволей задалась вопросом, не пошло ли ее невнимание ему на пользу. – Мам? – Да? – Как ты думаешь, герр Люберт чист? – Уверена в этом. – Не как герр Кениг. В дверь позвонили. – Нет, не как герр Кениг. – Значит, ничего, если герр Люберт мне очень нравится? – Конечно. Я открою. На пороге стоял раскрасневшийся от мороза капитан, в руках он держал коробку, на которой сверху лежал сверток, а на нем – пачка писем. Его «фольксваген» урчал на подъездной дорожке. Рэйчел прежде с ним не встречалась, но догадалась, кто это, благодаря описаниям Льюиса. – Миссис Морган? – Да. |