Онлайн книга «Женщина при 1000°С»
|
Доура рассказала мне, что шведская фифа, несколько лет бывшая сожительницей Нэнси, вскоре после этого бросила ее. А я-то думала, что так поступать: ломать того, кто уже поломан – запрещено законом. Разумеется, это именно она ее сбросила с лошади. Я всегда побаивалась шведок-лесбиянок. «Scania Vabis» — вот как их называли в моем окружении. Зато моя Лова еще не сломлена, не поломана и приходит ко мне каждое утро по будням. А в прошлые выходные мне выделили некую Сванфрид: хмурую – рот подковкой – женщину скагафьордского происхождения, худой, седеющий агрегат. Она молчалива, а вместо нее говорят ее поступки. Пока она у меня, я притворяюсь спящей. Что приводит к тому, что она щупает у меня пульс и утомленно вздыхает, обнаружив сердцебиение. Надо будет подгадать умереть в будний день. Лова, с момента появления в этом гараже бывшая самой что ни на есть непорочной девственницей, наконец угодила в постель. Я определила это по тембру голоса. Он уже не такой чисто-колокольный, как прежде. У нее завелся ухажер. От нее самой ничего не добьешься, кроме улыбки, и говорит она только о неком «друге». «Ах, дружба с любовью не имеет ничего общего», – говорю я. «Почему ты так считаешь?» «Ненависть и любовь… Они зажигаются от одного костра». «А может, в старину было по-другому?» – спрашивает она, надевая желтую, как солнышко, резиновую перчатку. «О, нет. Он всегда одинаково жарко пылает». «Значит, надо бояться огня?» «От него не убережешься. Ведь этот огонь – сама жизнь». Кажется, она потеряла нить разговора, к тому же никак не могла отыскать вторую перчатку и задала детский вопрос: «А ведь ты побывала в каком-то диком количестве стран, правда?» «Другие страны – это хорошо, но только не дольше двух недель». «А почему?» «Ах, потому что потом начинаются сложности. К тому времени ты уже успеваешь познакомиться с людьми, и тебе начинают названивать». «Ты… А ты часто влюблялась?» «Не-е… Сердце – оно как антрекот: вторично поджарить уже нельзя». «То есть, по-твоему, влюбиться можно только один раз?» «Да, то есть, конечно, можно попробовать и вторично, но тогда будет очень жестко, не разжуешь». «А как долго это у тебя длилось?» «Первая любовь продлилась всю жизнь. Я до сих пор о нем думаю». «Ну, я имела в виду, как долго вы про… пробыли вместе?» «Мы были парой два… – я делаю паузу, чтоб отдышаться, – два дня». «Два дня пробыли вместе – и ты о нем до сих пор думаешь?» «Да. Любовь измеряется не в минутах, а в градусах». 130
Лекарственные боги 2009 Австарлиец зовет свое тело Бодом и варит ему по утрам по четырнадцать яиц. Я зову свое – Кошмаром и делаю для него как можно меньше. Давным-давно на заре туманной юности я тянулась ради него ко всяческим наслаждениям, а теперь расплачиваюсь за это премногими болями: во мне набухает бухло и проникает в кровь. Я чувствую, как оно просачивается из бухлового пузыря – этого старого почерневшего баллона… Похоже, мне будет чем дальше, тем только хуже. У меня селезенка села, ребра заржавели, сердце посерело. Мои легкие – нелегкие! – похожи на сдутый надувной матрас, воздух в них уже не вкачаешь, я уже дышу ушами. Похоже, кончу я, как треска на разделочном конвейере. Единственное, что во мне цветет и крепнет – проклятая раковая опухоль, которая плавает по мне, словно цветок люпина, и производит обильные посевы: кто оплодотворяет сам себя, тех ничто не берет. Мозги у меня все же еще не замызганы, хотя их, конечно, можно называть «больными», притом они имеют цвет горечи, будто копченая рыба, и все же мозг бурлит в этих развалинах тела как яйцо вкрутую, которое я нашла целехоньким на развалинах дома в Берлине перед самым концом войны. Это был единственный раз, когда я присвоила полный дом еды [264] . В закутке у полуобрушенной дымовой трубы я обнаружила затем Биргитту – белокурую красавицу из Штеттина, которую война превратила в серокурую. Она схлопотала мне жилище позже тем же днем, принесшим мне кратковременную удачу и неудачу всей жизни. Если б я не нашла яйцо, я бы пошла голодная в другие развалины и встретила бы там какое-нибудь другое несчастье. Но когда рак расцветает в кишке сотнями новых цветов, а нервы – тяжелые удары – пульсируют в скорлупке мозга, бывает хорошо отдаться на милость лекарственных богов. В общем, вот оно, свершилось: неверующей я в пустоту не отлечу. Под старость я наконец обрела своих богов. Это случилось недавно, когда Лова слегла с гриппом, а заменявший ее мальчик-прибалт, исключительно хорошо воспитанный, но безъязыкий, целых три дня «сливал» выдачу лекарств. Под конец я стала так плоха, что даже начала молиться старому Богу. Но это, конечно же, ничего не значило, потому что этот обормот уже давно перестал слышать молитвы. Лекарствоверие – это самое натуральное многобожие. Оно располагает десятками тысяч богов, и каждый может выбрать себе одного или нескольких подходящих. Это, пожалуй, доступнее, чем христианство, где выбор есть только между тремя возможности, две из которых, к тому же – родные отец с сыном. А лекарствохрамы есть почти в каждом уголке мира, отмеченные зеленым крестиком. У меня богов семеро. Первым идет Симбикорт – легочный бог, желтоволосый и толстобрюхий податель блаженства, слегка напоминающий Бахуса. Бог подагры Метотрекса по-женски красив, с черными кудрями, но настолько силен, что может скрутить ревматизм двумя пальцами. Онкологические боги – брат с сестрой Фемар и Паклитаксель, оба твердогруды, сильнопалы и чрезвычайно быстры в действии. Этим богам-жизнеподателям я молюсь трижды в день и за это принимаю из рук лекарствопастора облатку в виде капсулы, которую глотаю и запиваю святой водой. Через миг они являются внутри моего организма и после короткой обедни в моей голове немедленно принимаются за работу. Сомневаюсь, есть ли в подлунном мире какая-нибудь другая религия, где все настолько же без обмана. Вдобавок я в одиночестве почитаю бога настроений Золофта и богов сна Стилнокта и Халциона. Золофт – качок-гомосексуалист, немного импульсивный, прославившийся тем, что поднял валун Депрессняк, подув под него веселым духом из собственной груди. А длинноволосых двоюродных брата и сестру Стилнокт и Халциона я знаю с тех самых пор, как побывала в «Тихой пристани», и всегда дивилась их красоте и силе рук. Им давали уносить нас в Сонный лес и осторожно укладывать там в кроны, чтобы деревья убаюкивали храпунов. В доме престарелых этих богов называли «Колчедан» и «Спокночь» – такой в больницах юмор. «Да дай ей ‘Спокночь’, она и угомонится!» – слышала я там сквозь приоткрытые двери. |