Книга Миссис По, страница 67 – Линн Каллен

Мне вдруг захотелось домой. Забраться с дочерьми в постель внезапно показалось до боли сладко. А шляпу можно забрать и потом.

– Сегодня день крайностей, – сказала я, собираясь уходить.

Она протянула мне большую белую руку.

– Я Элизабет Эллет.

Все остальные смеялись над трюками свиньи.

– А где же мистер По? – спросила моя собеседница, когда мы обменялись рукопожатиями.

О, как звала меня моя постель!

– Не знаю, – сказала я.

– А мне почему-то кажется, знаете.

Я застыла, как учуявший врага пес.

– Я наслаждалась вашей маленькой стихотворной перепиской. – Ее припухшая нижняя губа скривилась в понимающей улыбке. – Только не рассказывайте мне старую историю о том, что все это лишь мистификация.

– Прошу прощения, я собиралась уходить, – отвернулась я.

– Знаете, у меня ведь хватит ума его завлечь.

Я остановилась и сказала:

– Он женат.

– Я слышала, это не имеет особого значения, – засмеялась она.

– То, что вы слышали, неправда, – чопорно проговорила я.

– На прошлой неделе я заходила к нему в редакцию предложить свои стихи. Ни один счастливый в браке мужчина не стал бы так на меня смотреть. – И она с довольным видом вздохнула.

Зеленоглазый монстр по имени Ревность поднял свою чешуйчатую голову:

– Я думала, вы сказали, что замужем.

Она издала сухой смешок:

– Думаю, это тоже не имеет большого значения. – Она заправила за ухо темный локон и уставилась в сторону дома. – Так где, вы говорите, был По?

– Я ничего подобного не говорила.

Откуда-то появилась мисс Линч и взяла нас обеих за руки:

– Дамы, мы собрались петь хором. Мистер Брэди уговорил мистера Райса зайти в дом, поиграть на пианино. У него свое собственное менестрель-шоу, [73] и, говорят, довольно недурное. – И мисс Линч повлекла нас в дом, пока мистер Райс привязывал свою свинью к коновязи.

Но эмоции этого тяжелого дня давали о себе знать, и веселые песни мистера Райса довольно скоро превратились в церковные гимны. Во время особенно мрачного исполнения гимна «О, благодать» [74] я ускользнула, пока миссис Эллет промокала глаза.

Мистер По сидел на каменной садовой скамье среди ромашек и пышных гортензий. Полные соков цветы, казалось, почти вибрируют от пробуждающейся в них жизни, но в воздухе висел принесенный из выгоревших кварталов едкий запах обугленного дерева.

Увидев меня, мистер По поднялся и убрал в карман клочок бумаги и перо – он писал до моего появления. На его лице появилась улыбка облегчения.

– Я не был уверен, что вы вернетесь.

Я постаралась подавить собственную радость.

– Писали о лечебнице для умалишенных? – спросила я.

Его улыбка исчезла.

– Вы бывали там весной, – сказала я, – но я не слышала, что из этого вышло.

Он нахмурился, но потом оживился и потянулся ко мне.

– Я работаю над текстом для выступления в Бостоне.

Я увернулась от его рук:

– Нас могут увидеть.

Он вновь перестал улыбаться.

– Черт, да мне дела нет до этого. Я долго вел себя как джентльмен, и что это нам дало? Я устал. Устал от этого фарса. Ты нужна мне, Френсис. Я люблю тебя. Просто нечестно, что мы не вместе.

Его слова словно камни легли мне на сердце, и я горько рассмеялась.

– Сомневаюсь, что люди одобрят нашу честность.

Он посмотрел на меня:

– Не относись к этому так легкомысленно, Френсис.

Он любит меня. Он сам сказал, что любит.

– Ради моих девочек я хочу, чтоб все было правильно. Ради них и ради вашей жены.

– А как насчет нас, Френсис? Неужели мы не заслуживаем счастья?

– Только не за счет других. – Мне требовалась вся моя сила воли, чтобы не протянуть руки к его красивому, страдальческому лицу. Я люблю тебя, Эдгар. Я так тебя люблю.

Он запустил руки в шевелюру, взъерошив ее.

– Я все сделаю правильно. Я постараюсь устроить так, чтобы всем было хорошо. Мне нужно, чтобы ты верила – я смогу. – Он схватил меня за запястье и взмолился: – Верь, пожалуйста.

От двери донеслись голоса. Вечер подходил к концу.

Мистер По выпустил мою руку.

– Разреши проводить тебя домой, – тихо сказал он.

Из садика мы вышли по очереди. Мистер По поджидал меня на Вашингтон-сквер, и мы тронулись в путь, не разговаривая и не касаясь друг друга, словно отрицая свои чувства на случай, если за нами наблюдают чьи-то глаза.

У калитки дома Бартлеттов мы остановились. Я принялась возиться с задвижкой.

Мистер По дотронулся пальцем до моей затянутой в перчатку руки. Я глубоко вздохнула и загремела запором. Он открыл задвижку, толкнул калитку и, когда я сделала движение войти, придержал меня.

– Я открыл тебе мое сердце, как никогда не открывал никому из живущих. Почему же ты отвергаешь меня?

Почувствовав, что меня трясет, я обратила к нему лицо.

– Я не отвергаю тебя, Эдгар. Я тебя люблю. Я люблю тебя вопреки доводам рассудка и соображениям безопасности. – Мой голос сорвался. – Я люблю тебя так, что это меня пугает.

Лицо поэта исказила гримаса боли.

– Ты произносишь те самые слова, что я хотел услышать, и все же – ты ранишь меня.

Трепеща от все усиливающегося вожделения, я стала подниматься по ступеням. Я не остановила мистера По, когда услышала за спиной его шаги. Я не остановила бы его, если бы он последовал за мной в садик Бартлеттов, в известное мне укромное место за оранжереей, где ждала нас беседка из лилий.

И вдруг, уже открывая входную дверь, я почуяла острый, маслянистый запах, и в моем мозгу зазвучал сигнал тревоги.

– В чем дело? – спросил мистер По.

Из общей комнаты раздался смешок Винни.

Под ложечкой поселилась тревога. Скаждым моим шагом по скрипучим половицам коридора она росла, словно столбик ртути в термометре, заставляя кулаки сжиматься, а сердце – частить. Когда я добралась до общей комнаты, в висках стучало.