Онлайн книга «Мужчины любят грешниц»
|
– Ты?! И Казимир… увел ее? Отбил у тебя? – Она хохочет. – Бедняга! – Непонятно, кого она имеет в виду. – Это старая история, я давно его простил. – Я бы подохла с ней со скуки! – Ничего ты не понимаешь! О такой женщине можно только мечтать. Хозяйственна, прекрасно ведет дом, букет на столе… опять-таки… – Вышивает салфетки! Бр-р-р! – Дались тебе эти салфетки. – Давай пригласим их в гости! – И ты приготовишь ужин? – Еще чего! – фыркает она. – Закажем в ресторане. И никаких льняных салфеток! – Давай… если хочешь. …Двор моего старого дома пуст. День выдался серый и по-осеннему холодный. Я задираю голову, нахожу балкон. Есть свидетели – старуха и подростки. Сидели на лавочке напротив. Они видели, что случилось, они слышали крик, заметили время. Они не видели, как. Они не видели, когда она вернулась домой, – подъезд с обратной стороны. Возможно, там сидела другая старуха, которая видела. Или смотрела в окно. Она могла заметить, как Лиска пришла домой. Зачем домой, если я ждал ее в «Белой сове»? И кто пришел следом. Или с ней. Дом – гигант, восемь подъездов, четырнадцать этажей, люди живут здесь годами, не имея ни малейшего представления о том, кто за стеной. Дом-город. Я уверен, что лишь немногие знали, что случилось. У всех свои проблемы – прелесть города заключается в том, что человек растворился в нем и спрятался. Превратился в анонима. Узкий мирок – семья, коллеги, несколько приятелей. Все. Десять замков на металлической двери. И только старухи на скамейке – доживающее племя, связующее звено между мирком и миром. Видят, слышат, обсуждают и выносят приговор. Я нажимаю кнопку звонка. Щебет искусственной птицы бьет по нервам. Шаркающие шаги, движение в глазке, осторожный голос, не поймешь, женский ли, мужской, но несомненно старческий: – Кто там? – Простите, – начинаю я, чувствуя себя идиотом, – я ваш сосед, – забываю уточнить «бывший», – с одиннадцатого этажа… За дверью с минуту переваривают сказанное мною, потом спрашивают: – Из какой квартиры? – Я сейчас здесь не живу… – Детский лепет. Подозрительный тип, не иначе – ворюга, охотится на стариков. – Я жил здесь семь лет назад. – Чего надо? – Я хочу спросить… – Задавать вопросы через дверь нелепо, голос мой звучит неуверенно, я оглядываюсь. – Семь лет назад тут случилось несчастье… девушка… – Язык не поворачивается сказать «выбросилась». – Девушка упала… с балкона, помните? – Помню, рассказывали. Нас тогда тут не было. Мы здесь четыре года всего. А вы кто, из прокуратуры? – Я ее муж. – Муж?! Дверь приоткрывается, натягивается цепочка, и я вижу морщинистое лицо и выцветший бельмастый глаз. Рассмотрев меня, старуха открывает дверь. Я могу гордиться – меня сочли приличным человеком. Я вхожу, меня обдает запахом старости и тлена. Старуха – маленькая, сухая, горбатая, с неожиданно цепким взглядом. – Идите в залу, – приглашает она, махнув рукой. Бедность, с которой я еще не сталкивался… Хотя нет! Я вспоминаю дом Лиски… У меня другой круг. Эта старуха не моего круга. Убогость. Убитая мебель, старинный буфет, вылинявшие занавески, трещины на потолке. Я оглядываюсь. Старуха садится на диван, кивнув на кресло. Я усаживаюсь, с опасением прислушиваясь к треску, которое оно издает. Хозяйка вопросительно смотрит на меня. – Извините, – запоздало говорю я. – Я пришел… – Потянуло? Совесть замучала? Востра, ничего не скажешь. – Совесть? Нет, хотя… наверное! Мне это не приходило в голову. Совесть замучила… не потому что виноват, а потому что остался. Потому что Лиска ушла, ничего не сказав и не объяснив. – Я не знаю, почему она это сделала, понимаете? – Понимаю, чего уж тут. Как ее звали-то? – Алиса. – Алиса. – Она смакует незнакомое имя. – Такое над собой делают от несчастной любви, горе-то какое… Она сверлит меня испытующим взглядом. – Наша любовь была счастливая. – Мне Тарасовна рассказывала, соседка. Говорит, она молоденькая, а он постарше. – Она оценивающе смотрит на меня. – Красивая? – Красивая. – Может, больная? Или умом тронулась? Больная? Умом тронулась? – Здоровая. Молодая, красивая, здоровая. – «Любимая», – прибавляю про себя. – А чего ж тогда? – Не знаю. – Может, по работе или какой враг? Оговорил, а она молоденькая, жизненного опыта нету, вот и пропала. Молодые жизнью не дорожат, это в старости – скрипишь, ничего не осталось, ни здоровья, ни радости, а цепляешься, когтишься, за каждый день благодаришь. Может, случайно? – Не знаю. – Трудно, – говорит старуха, качая головой. – С таким тяжем. Именно, с тяжем. – Я пойду, я думал, может, кто видел… – Нас тут не было. Мы тут четыре года, батька так и помер, как переехали. Я не сразу понял, что она говорит о муже. – Никто не видел, как она вернулась домой. Я подумал, может, спросить еще, вдруг кто вспомнит. Может, она была не одна, или… – …кто шел следом, – подхватывает старуха. Я киваю. «Или кто шел следом» взял письмо. Открыл дверь своим ключом, вошел и взял. Хотя необязательно – Лиска могла открыть ему сама. Но письмо он мог взять только после… – Я получил письмо… – Письмо? – Старуха впивается в меня осмысленным взглядом, даже рот раскрылся. – Ее письмо. – Ее письмо?! – ахает она. – Когда? – Сейчас. – Это как? – Не знаю. – А что написано? – Прощается. – Господи помилуй! – крестится она. – А кто ж послал? Я пожимаю плечами. Она сосредоточенно жует губами. Потом говорит вдруг: – А ведь это тебя хотят извести! Враг! – Какой враг, – бормочу я. – У меня нет врагов. Я поднимаюсь. Дурацкая затея. – Хочешь адрес Тарасовны? Они переехали. – Не нужно, спасибо. Она бормочет еще что-то, поспешая за мной в прихожую. У меня мелькает мысль оставить ей денег, но я себя останавливаю, боясь ее обидеть, понимая где-то внутри, что деньги для ее поколения – не все, в отличие от моего. Она и рада бы помочь, да только нечем, а деньги ни при чем. |