Книга Имя мне - Красный, страница 108 – Орхан Памук

– Хасан, деверь Шекюре, пробрался в ваш дом, – начала я и заметила, как он обрадовался при слове «ваш», – и сказал Шевкету, что его отец вот-вот вернется с войны, что после обеда он уже будет дома и очень опечалится, не увидев жены и детей. Шевкет передал это известие Шекюре, но та повела себя осторожно и стала тянуть с решением. После обеда Шевкет сбежал к дяде Хасану и деду.

– Откуда ты все это знаешь?

– Разве Шекюре не рассказывала тебе, что последние два года Хасан из кожи вон лез, только бы вернуть ее в свой дом? Одно время он передавал ей через меня письма.

– Шекюре отвечала на них?

– Я знакома с самыми разными женщинами, живущими в Стамбуле, – гордо заявила я, – но не знаю ни одной, которая была бы так предана своему дому и мужу, так дорожила бы своей честью, как Шекюре.

– Однако теперь ее муж – я.

В голосе Кара звучало сомнение неуверенного в себе мужчины – такая тоска от него берет! Какое бы решение ни приняла Шекюре, она все равно разобьет чье-нибудь сердце.

– Хасан написал Шекюре, что Шевкет вернулся в свой настоящий дом, чтобы ждать отца, что он был очень несчастен, живя под одной крышей с новым, незаконным мужем матери, и назад не вернется. Записку отнесла я.

– И что сделала Шекюре?

– Всю ночь вместе с бедняжкой Орханом ждала тебя.

– А Хайрийе?

– Хайрийе годами выискивала возможность насолить Шекюре. Поэтому и спала с покойным Эниште. Узнав, что Шекюре провела ночь одна, дрожа от страха перед убийцей и призраками, Хасан отправил ей еще одну записку, снова через меня.

– Что он написал?

– Хвала Аллаху, бедная Эстер грамоте не обучена, но когда гневливые господа или раздражительные отцы юных дев задают ей такие вопросы, она отвечает: «Я не могу прочитать письмо, зато могу понять, о чем оно, по лицу той, кто его читает».

– И что же ты поняла по лицу Шекюре?

– Что она попала в безвыходное положение.

Мы долгое время шли молча. Я смотрела по сторонам. Вот на крыше маленькой греческой церкви сидит сова, ожидая наступления ночи. Вот сопливые дети смеются над моей одеждой и узлом. Вот, почесываясь, выходит на улицу с поросшего кипарисами кладбища шелудивый пес, довольный, что близится ночь.

– Не беги! – пропыхтела я. – Не могу так быстро взбираться на эти склоны, да еще с узлом. Куда ты меня ведешь?

– Прежде чем ты покажешь мне дом Хасана, я отведу тебя к благородным молодым людям, которые облегчат твой узел: купят для своих тайных возлюбленных платки с цветочным узором, шелковые пояса и расшитые серебром кошельки.

Это, конечно, было хорошо, что Кара сохранял способность шутить, но я сразу смекнула, что шутил он лишь отчасти.

– Если ты соберешь вооруженный отряд, я тебе дороги к Хасану не укажу. Я страсть как боюсь драк и потасовок.

– Поведешь себя, как всегда, умно – ничего подобного не будет.

Мы миновали Аксарай и вышли на дорогу, ведущую на окраину, к огородам Ланги. Снова поднявшись по склону, мы попали в квартал, знававший лучшие времена. Кара вошел в открытую, несмотря на позднее время, цирюльню. Я смотрела, как он разговаривает с бреющим его цирюльником, которому светил свечой мальчик с красивыми руками. Вскоре мы отправились в путь уже в сопровождении цирюльника и его симпатичного подмастерья, а в Аксарае к нам примкнули еще двое. В руках у наших спутников были сабли и топоры. В одном из темных переулков Шехзадебаши к нам присоединился ученик медресе – сабля в руке у этого юноши выглядела довольно нелепо.

– Неужели вы собираетесь посреди бела дня напасть на дом? – спросила я.

– Какой такой белый день? Ночь на дворе! – усмехнулся Кара, очень довольный своей шуткой.

– Не будь таким самоуверенным: мол, собрал вооруженный отряд – и готово дело. Как бы янычары ваше войско не заметили!

– Никто нас не заметит.

– Вчера сторонники эрзурумского проповедника напали сначала на мейхане [118] , а потом на текке дервишей-джеррахи в Сагыркапы и всех, кого там нашли, избили. Один старик, получивший дубиной по голове, умер. В темноте вас могут принять за тех негодяев.

– Насколько мне известно, ты ходила в дом покойного Зарифа-эфенди, разговаривала с его вдовой, да благословит ее Аллах, увидела у нее расплывшийся от воды рисунок и сообщила о нем Шекюре. Скажи, насколько тесно Зариф-эфенди был связан со сторонниками эрзурумца?

– Если я немного и порасспрашивала хозяйку того дома, то только потому, что думала, не поможет ли это чем-нибудь моей бедняжке Шекюре. На самом деле я туда пришла, чтобы показать новые ткани, что привезли на корабле из Голландии. Разве годится мой бедный еврейский ум, чтобы разбираться в ваших распрях? Я ничего не понимаю ни в шариате, ни в государственных делах.

– Ты очень умная женщина, Эстер-ханым.

– Коли так, послушай, что я тебе скажу: люди эрзурумца с каждым днем будут яриться все больше, много бед натворят, берегитесь их!

Когда мы вышли на улицу, где жил Хасан, мое сердце от страха забилось быстрее. Голые влажные ветви каштанов и шелковиц блестели в тусклом свете месяца. Поднятый джиннами и призраками ветер, что трепал кружева на моем узле и свистел в ветвях, донес наш запах до всех окрестных собак. Когда они начали выползать из своих укрытий и лаять на нас, я показала Кара дом Хасана. Мы немного постояли, молча глядя на темные ставни и крышу. Затем Кара расставил своих людей: в огороде, по обе стороны калитки и за фиговым деревом.

– На том углу, – подсказала я, – сидит мерзкий нищий-татарин. Слепой, а лучше старосты знает, что на улице делается, кто приходит, кто уходит. То и дело ублажает сам себя, словно бесстыдная обезьяна в султанском зверинце. Дай ему несколько акче, и он тебе все расскажет, только руки его грязной не касайся.

Издалека я наблюдала, как Кара дал татарину деньги, а затем приставил к его горлу саблю. Что случилось потом, я не поняла, только смотрю: а подмастерье цирюльника (мне-то казалось, он следит за домом) бьет татарина обухом топора. Я подумала, что он ударит пару раз и успокоится, но татарин жалобно завыл, и я побежала их разнимать, пока нищего не убили.

– Он обругал мою мать! – оправдывался подмастерье.

– Говорит, что Хасана дома нет, – сказал Кара. – Вот только можно ли ему верить? – Он быстро настрочил на листе бумаги записку и протянул ее мне: – Отдашь Хасану, а если его и в самом деле нет – его отцу.

– Шекюре ты ничего не написал?

– Если я отправлю ей особое письмо, это еще больше разозлит хозяев дома. Скажи ей, что я нашел убийцу Эниште.

– Правда?

– Твое дело – сказать.

Татарин все скулил. Я велела ему заткнуться и прибавила: