Онлайн книга «Золотые ласточки Картье»
|
– Что вы такое говорите! – сдавленно воскликнула Наденька. И пальцы дрожат. И кажется, вся она дрожит, того и гляди сомлеет от волнения. – Правду, Наденька, уж позвольте мне вас именовать именно так… На правах старого товарища, у которого нет ни малейшего шанса стать кем-то большим… – Вы… вы ошибаетесь, – выдавила она с немалым трудом. – Я… у меня нет ухажеров… – Помилуйте, почему? А и вправду, почему? Не так уж Наденька и страшна, чтобы не нашлось иного охотника за приданым. – Потому что я некрасива, – со спокойным достоинством ответила она. – Кто вам сказал этакую чушь?! – Зеркала. – Не верьте зеркалам. Они врут. – А кому верить? – наконец-то слабая улыбка. И пунцовый румянец сходит со щек. – Мне верьте. Разве ж я вас обманывал? – Никогда, – согласилась Наденька, вновь опираясь на Петюнину руку. Она надеялась, что это прикосновение, дозволенное правилами приличия, не выдаст того волнения, в котором Наденька пребывала. Она ему симпатична? И он ревнует… Наверное, ревнует, ведь недаром же спрашивал об ухажерах… И злится… Узнав, что не было никого, спешит ее утешить… Быть может, все у Наденьки и сложится? – А потому поверьте мне снова. Вы прекрасны, как только может быть прекрасна женщина… – Петюня шел медленно, исподволь вглядываясь в лицо той, которую уже почитал собственной невестой. – Вы смотритесь в зеркала, но что они видят? Лицо? И только? Пусть для кого-то и этого будет довольно, но… Я-то знаю вас, Наденька. Льщу себя надеждой, что знаю истинную вас, какая добра и милосердна, сердечна… – Вы меня перехваливаете. – Разве ж возможно такое? Нет, Наденька, истинная красота женщины – в ее душе, а прочие, кто смотрят на смазливое лицо, ошибаются. И многие понимают, что совершили ошибку, да только поздно… Красота со временем поблекнет, а вот душа способна стать лишь прекрасней… Слушает. С приоткрытым ртом, с горящими глазами, и ныне, влюбленная, она почти красива… …В квартирку Петюня вернулся один и, застав Машку, которая развалилась на кровати, что характерно, развалилась нагишом, нисколько не удивился. – Ну что, – поинтересовалась Машка, переворачиваясь на спину, – завалил купчиху? – Фи, какие нехорошие слова… Машка лишь заржала. Вот смех у нее точно конский, громкий, с подвизгиваниями, и сколько раз было говорено, что приличные девицы так не гогочут. Но Машке плевать. – Не завалил, – сделала она собственный вывод. – И правильно. Не надо спешить. – Не буду, – Петюня присел на кровать и провел рукой по белому Машкиному животу. – А ты чего? – А я так… Взгляд хмельной, лядащий… или не хмельной? – Опять нюхала? – Он отвесил Машке звонкую пощечину, от которой ее голова запрокинулась, а на щеке остался розовый отпечаток Петюниной ладони. Но Машка не обиделась, руки раскинула, глаза закатила… Хороша, стерва… и знает, что хороша. – Иди сюда, – мурлыкнула она, руки протянув. И тонкие пальчики гладят лицо, шею, манят в Машкины объятья. – Или ты целибат примешь, пока… Целибат Петюня принимать не собирался, да и крепкие сомнения имел, что кто-либо из монахов, хоть бы и святых, сумеет перед Машкой устоять. В самом соку девка. А он, Петюня, нормальный мужик, с потребностями… Вот только потом, после, когда уже лежал, разглядывая потолок – потресканный и посеревший, – Петюня подумал, что с Машкою надобно завязывать. Сболтнет чего ненароком и весь Петюнин план поломает. – Чтоб это мне в последний раз было, – сказал он, выбираясь из койки. Машка потянулась только, что сытая разомлевшая кошка, да зевнула во всю пасть. А зубы-то желтеть начинают… – Что именно? – лениво поинтересовалась Машка и, будто догадавшись о Петюниных мыслях, потянулась за сигаретой. Курила, лежа в постели, стряхивая пепел на не особо чистые простыни. – Вот это, – он ткнул пальцем в Машкин живот. – Найди себе кого-нибудь… – Найду, – зевнула она. – А ты как будешь? – Как-нибудь… Машка выпустила в потолок сизый дым. – Боишься, что Надьке проболтаюсь, и она тебя пошлет куда подальше? Обломится тогда богатая невеста… – Ты… – Я, Петюня, я… Я ж знаю, что ты по богатым бабам спец… Ну да у каждого свои развлечения-с. Машка весь мир воспринимала как одно большое развлечение. – Не дрожи, я чужой игре мешать не стану. Охота тебе в белые люди выбиться – дело твое… Да только не думал ты, Петюня, что наши общие друзья этакому кунштюку не обрадуются? Думал. И думает. Беспрестанно думает, ощущая затылком холодную сталь револьвера. И сейчас Петюня оный затылок пощупал, желая убедиться, что тот еще цел. – Спокойно, Машка, – он улыбнулся широко, надеясь, что за этой улыбкой Машка не разглядит волнения. – Все будет в шоколаде… Я ж не для себя стараюсь… Я для общества. Машка фыркнула, а Петюня, поймав неожиданную, но крайне полезную мысль, продолжил: – Сама подумай… Вот есть у нас деньги? – Есть. – Нет, Машка, у нас есть гроши, а деньги есть у Михайло Илларионовича, который Наденькин папа… …Миллионы… Заводы, фабрики и несколько имений, в которые можно будет удалиться после свадьбы. Ненадолго, на месяц-другой, пока поутихнут волнения в Петербурге. А потом-то Петюня вернется, может, с супругой, а может, и сам по себе, поелику город он любил вполне искренне и чуял, что с деньгами Михайло Илларионовича эта любовь станет взаимной. И такое на него вдохновение снизошло, что Петюня сел в постели и почесал живот. Следовало сказать, что в квартире, конечно, убирались, но редко, а постель и вовсе не выветривали, оттого и завелись в ней клопы. И Петюня, раздавив особо наглого, продолжил. – Наденьке, конечно, папаша денег дает… то сотню рублей, то тысячу… Но что такое тысяча по сравнению с миллионом? – Думаешь, если завалишь ее, она тебе миллион даст? – Машка подняла чулочек, шелковый, с подвязочкой – все ж таки она не была чужда буржуазных пережитков вкупе с излишествами. – Ты себя переоцениваешь, Петюня. – Не завалю, – он поднял палец. – Женюсь. – Дурень. – Нет, Машуль, не дурень, – Петюня вскочил. |